При всей своей официальности эта процедура подчеркивала, что прием пищи в кают-компании – мероприятие светское, а не военное. Но присутствующие обращались друг к другу по званиям или должностям, разве что самые младшие флотские офицеры и я, единственный из комсостава мобильной пехоты, были «мистерами» и «мисс». Было, однако, одно исключение, которое сбило меня с толку.

Впервые оказавшись в кают-компании, я услышал, как Блэкстоуна кто-то назвал «майором», хотя погоны тот носил капитанские. Позже я узнал: если на военном корабле служат два капитана, то армейского условно повышают в звании. Величать его титулом, предназначенным исключительно для монарха? Это просто немыслимо! Флотского же капитана, если он не шкипер, называют «коммодором» – притом что шкипер может быть всего-навсего лейтенантом.

Считая этот обычай нелепым, офицеры мобильной пехоты соблюдают его только в кают-компании, в своих же отсеках даже не вспоминают о нем.

За стол мы усаживались строго по субординации: у торца – шкипер, у другого – комполка. Справа от Блэкстоуна – самый младший из мичманов, справа от шкипера – я. Мне было очень приятно сидеть напротив юной и необыкновенно хорошенькой мичманши. Увы, четко распланированный и строго контролируемый ритуал не дал мне шанса узнать хотя бы ее имя.

Я был в курсе, что мне, самому младшему по званию из мужчин, полагается сидеть рядом со шкипером, но меня не предупредили, что я еще и обязан ее усадить. И вот она стоит и ждет, и никто не опускается на стул, пока младший инженер-механик не пихает меня локтем. Ох и покраснел же я! Так страшно не срамился, пожалуй, с детского сада. На мое счастье, капитан Йоргенсон вела себя как ни в чем не бывало.

Когда шкипер вставала, это означало конец трапезы. Она всегда была достаточно деликатна и лишь один-единственный раз при мне провела за столом считаные минуты. Капитану Блэкстоуну это жутко не понравилось. Встать-то он встал, но бросил ей вдогонку:

– Капитан!

Она остановилась:

– Да, майор.

– Капитан, не могли бы вы распорядиться, чтобы моих офицеров и меня обслужили в игральном зале?

– Разумеется, сэр, – холодно ответила Йоргенсон.

Нас покормили, вот только ни один флотский офицер не составил нам компанию.

А в следующую субботу шкипер воспользовалась своим правом и проинспектировала вверенное ей подразделение мобильной пехоты. Надо сказать, капитаны транспортов делали это крайне редко. Да и Йоргенсон лишь прошлась вдоль строя, ничего не сказав. Ее нельзя было упрекнуть в чрезмерной придирчивости, и она очень даже мило улыбалась, когда не приходилось быть строгой.

Капитан Блэкстоун поручил второму лейтенанту Грэму по прозвищу Рыжик хоть шкуру с меня спустить, но добиться успехов в математике. Как-то прознав об этом, Йоргенсон предложила свои услуги. Ежедневно после обеда я проводил час в ее кабинете, решая задачки и получая выволочки за плохо сделанное «домашнее задание».

Наши шесть взводов составляли две роты, а те – полубатальон. В походах им командовал капитан Блэкстоун, номинально – командир четвертой роты, «мерзавцев Блэки». Комбатом официально являлся майор Ксера, летевший с другим полубатальоном, то есть с первой и второй ротами, на «Нормандском побережье», систершипе «Тура». А лететь майор мог за полнеба от нас, пересылая кэпу Блэки сообщения и распоряжения. Полный батальон он возглавлял лишь в боевых операциях с участием обоих кораблей. В прочих же ситуациях наш капитан получал распоряжения напрямую от командования флота, дивизии или базы, и у Блэки всегда был под рукой флот-сержант, сущий волшебник, который здорово упрощал работу и помогал управлять в бою и ротой, и полубатальоном.

У армии, рассеянной на многие световые годы и путешествующей на сотнях кораблей, очень непростая административная жизнь. Я летал на старине «Вэлли-Фордже», потом на «Роджере Янге», а теперь на «Туре» и все это время числился в одной и той же части, в третьем полку («баловни-любимцы») первой дивизии («Полярная звезда») мобильной пехоты. В операции «Жучиный дом» участвовал третий полк двухбатальонного состава, но я его не увидел во всей полноте. В поле моего зрения попали только рядовой первого класса Бамбургер и орава жуков.

В рядах «баловней-любимцев» я мог бы получить офицерское звание, заматереть и дотянуть до пенсии, так ни разу и не встретившись с нашим комполка. У «хулиганов» был ротный, но он летал с первым взводом – с «шершнями» – на другом корвете. Я даже его фамилии не знал, пока не увидел ее на бланке моего направления в ШКО.

У нас есть легенда о потерянном взводе. Пока он находился в санаторно-курортном учреждении, его корвет вывели в резерв, ротного повысили в звании, другие взводы раскидали по разным транспортам. Я не в курсе, как сложилась судьба командовавшего тем взводом лейтенанта, но знаю, что офицеров часто выдергивают из СКУ до срока, – теоретически их положено заменять, но сменщики всегда в дефиците.

Говорят, целый местный год взвод расслаблялся в злачных заведениях на Черчилль-роуд, пока начальство не хватилось пропажи.

Байка, конечно. Хотя чего только не бывает на свете.

На моих служебных обязанностях у «мерзавцев Блэки» сильно сказывалась хроническая нехватка офицеров. В мобильной пехоте командиров меньше, чем в любом известном истории роде войск, и это обусловлено спецификой нашего «дивизионного клина». «Дивизионный клин» – выражение из военного жаргона, у него простой смысл. Допустим, в вашем распоряжении десять тысяч солдат. Сколько из этого числа сражаются на переднем крае? И сколько чистят картошку, водят грузовики, считают гробы и заполняют бумаги?

В мобильной пехоте дерутся все десять тысяч.

В войнах двадцатого века участвовали огромные армии, где на десять тысяч бойцов порой приходилось семьдесят тысяч «обслуги». Это научный факт.

Не спорю, без помощи флота мы бы не смогли добраться до поля боя. Однако даже на корвете ударное подразделение мобильной пехоты как минимум втрое больше, чем его экипаж. Еще для нашего обеспечения и обслуживания привлечены гражданские. В любое время порядка десяти процентов личного состава нашего корпуса находятся в СКУ, и некоторое количество каппехов, лучших из лучших, по ротации отправляются в учебки для несения инструкторской службы.

Буквально горстка мобильных пехотинцев занимается бумажной работой, и при встрече с таким столоначальником вы обязательно убедитесь, что у него некомплект рук, или ног, или чего-нибудь еще. Вояки вроде сержанта Хо и полковника Нильсена добровольно в отставку не уходят, и прекрасно, что такие люди у нас есть, – иначе пришлось бы держать здорового офицера или солдата на рутинной работе, требующей боевого духа, но не физического совершенства. Наши славные калеки делают то, что не по силам гражданским, – будь иначе, вместо них трудились бы вольнонаемные. Гражданский, он как тот рак на безрыбье. Не для всякой работы годен. Бывают и рукастые, и головастые, но откуда им взять боевой дух? Это редкий товар, и за деньги его не купишь.

Весь боевой дух, что есть у нас, мы используем с максимальной пользой. В истории человечества мобильная пехота – самая маленькая армия относительно населения, которое она защищает. Мобильного пехотинца нельзя добыть ни за деньги, ни по призыву, ни по принуждению. Его даже не удержать в строю, если захочет уйти. Он может скиснуть за полминуты до десантирования и отказаться от посадки в капсулу, и его за это не расстреляют, а всего лишь уволят без права голосовать на выборах.

В школе кандидатов в офицеры нам рассказывали об армиях, в которых с солдатами обращались как с рабами на галерах. Но мобильный пехотинец – свободный человек, и то, что им движет, находится у него внутри. Он уважает себя и нуждается в уважении товарищей по оружию. Он гордится тем, что сражается в их рядах.

Это моральное состояние бойца. Это дух войскового единства.

Работают все, и воюют все. Вот он, корень нашего боевого духа. В мобильной пехоте бесполезно хлопотать, подмазывать и тянуть за ниточки, чтобы устроиться на теплое и безопасное местечко, – таких местечек для нас не существует. Конечно, каппех своего не упустит. Любой салага, имеющий хоть каплю мозгов, изобретет причину не драить переборку или не грузить припасы. Сачковать – древнее право солдата.