– «И да поможет мне в этом бог!» – дружно закончили мы, после чего Карл перекрестился, и симпатичная девушка тоже.

И снова мы – теперь уже все пятеро – оставили отпечатки пальцев и подписи. Нас с Карлом сфотографировали, вклеили в наши документы плоские цветные снимки. И вот наконец флот-сержант оторвал взгляд от бумаг:

– Эге, да я обеденный перерыв пропустил. Ребята, мне пора подкрепиться.

Я проглотил комок в горле:

– Гм… сержант…

– А? Я слушаю.

– Можно родителям звякнуть? Рассказать, как прошло?

– Можно даже кое-что получше.

– Сэр?

– Тебе предоставляется отпуск на сорок восемь часов. – И с ледяной улыбкой флот-сержант спросил: – А знаешь, что будет, если не вернешься?

– Э-э-э… Военный трибунал?

– Ну ты сказанул! Да ничего тебе не будет. Только в твоем личном деле появится запись «служба не пройдена», и о втором шансе даже не мечтай. Двое суток – «период охлаждения», за этот срок отсеиваются недоросли, которые на самом деле служить не хотят, а присягнули просто сдуру. Так мы экономим государственные денежки, а нежные детки и их родители экономят горькие слезы. Соседям ничего знать не нужно, и даже папе с мамой можешь не сообщать. – Он отодвинулся вместе со стулом от стола. – Так что увидимся послезавтра в полдень. Если увидимся. Не забудьте личные вещи.

Расставание вышло не из приятных. Папа сначала разбушевался, потом прекратил со мной разговаривать. Мама слегла в постель. Ушел я на час раньше, и никто со мной не попрощался, кроме утренней кухарки и прислуги.

Перед столом сержанта по вербовке я заколебался: надо ли отдавать честь? Решил не отдавать – все равно еще не умею.

Он поднял голову:

– А, это ты. Вот твои бумаги, неси их в двести первый кабинет, там начнутся твои мытарства. Не забудь постучаться.

Через два дня я узнал, что пилотом мне не быть. Спасибо врачам на медкомиссии, понаписавшим про меня всякие гадости: «слабое интуитивное восприятие пространственных форм», «низкая математическая одаренность», «недостаточная математическая подготовка»… И это притом, что «скорость реакции адекватная» и «зрение в норме». Впрочем, за последние два пункта я был благодарен врачам, а то уже подумывал, что счет на пальцах – это все мои достижения.

С позволения уполномоченного по распределению рекрутов я составил список моих предпочтений в приоритетном порядке, и меня четыре дня истязали непостижимо абсурдным тестированием на пригодность. Ну что они хотели выяснить, заставляя стенографистку срываться со стула и вопить: «Змеи!» Добро бы она при этом змеей в меня тыкала, а не безобидным куском пластмассового шланга.

Большинство устных и письменных тестов выглядели не менее дебильно, но экзаменаторам они почему-то безумно нравились, так что мне пришлось терпеть. Зато я охотно – и очень старательно – составлял список воинских ремесел, которым был не прочь себя посвятить. Естественно, верхними пунктами шли все космофлотские профессии (кроме пилота). Я бы согласился и на техника по обслуживанию энергоотсека, и даже на кока – лишь бы не в армию, лишь бы путешествовать.

Далее следовала разведка – у шпиона тоже есть шансы поглядеть на мир, да и не так уж скучна, по моим представлениям, эта служба. (Я заблуждался, но это не важно.) Потом шла психологическая война, химическая война, биологическая война, боевая экология (что за штука – непонятно, но звучит интересно), Логистический корпус (тут вышла ошибочка: логика, по которой я готовил выступление для школьного дискуссионного клуба, и логистика оказались совершенно разными понятиями) и еще с десяток профессий. В самом низу после некоторых колебаний я поставил кинологическую службу и пехоту.

Различные небоевые вспомогательные службы не вошли в этот список, меня привлекали только настоящие войска. И черт с ним, пусть меня даже используют в качестве лабораторного животного или спровадят террифицировать Венеру. Утешительный приз всяко лучше, чем никакой.

Мистер Вайсс, уполномоченный по распределению, вызвал меня через неделю после принятия присяги. Этот специалист по психологической войне успел выйти в отставку майором и вернуться на действительную службу, получив должность в войсках тылового обеспечения. Однако он носил штатское и требовал, чтобы к нему обращались просто «мистер». С ним можно было разговаривать по-свойски, не напрягаясь.

Список облюбованных мною профессий лег к нему стол вместе с результатами тестирования. Войдя в кабинет, я увидел у мистера Вайсса в руках мой табель успеваемости – и обрадовался, ведь в школе я учился неплохо. Конечно, зубрилой не слыл и в отличники не рвался, но зато прошел все предметы, кроме одного, и не срезался на экзаменах. Да и внеклассная деятельность выглядела солидно: секция плавания, дискуссионный клуб, команда легкоатлетов, казначей класса, серебряная медаль ежегодного литературного конкурса, председатель оргкомитета Бала выпускников и все такое прочее. Вполне приличная биография, к тому же записанная в табеле.

Когда я подошел к столу, уполномоченный поднял взгляд, сказал: «Присядь, Джонни» – и снова уткнулся в табель. Потом отложил его и спросил:

– Собак любишь?

– А?.. Да, сэр.

– И как сильно ты их любишь? Разрешаешь псине спать на твоей койке? Кстати, где сейчас твоя собака?

– Э-э-э… Вообще-то, сейчас у меня нет собаки, сэр. Раньше был пес, но на кровать не забирался. Мама не разрешала держать собак в доме.

– Но ты же пускал его тайком?

– Э-э-э…

Мама не злится, если что-то делается наперекор ее воле, но у нее есть привычка обижаться всерьез и надолго. Я хотел было объяснить это мистеру Вайссу – и передумал.

– Нет, сэр.

– Гм… А неопса ты когда-нибудь видел?

– Да, сэр, один раз. Два года назад на выставке в «Театре Макартура». Но из-за этих неопсов подняло шум Общество по предотвращению жестокого обращения с животными.

– Позволь, я расскажу, как обстоит с этим дело в Кинологическом корпусе. Неопсы – не просто говорящие собаки.

– Того, в «Театре Макартура», я не понял. Они что, правда говорить умеют?

– Умеют. Надо только собственное ухо приучить к их произношению. Пасть неопса не способна произнести «б», «м», «п» и «в», но есть эквиваленты, и к ним привыкнуть несложно. Такое бывает у людей с расщеплением твердого нёба, разве что звуки искажаются другие. Во всем же прочем неопесья речь такая же внятная, как у людей.

Тем не менее нео – не говорящая собака. Это даже вообще не собака, а плод искусственных мутаций, симбионт, выведенный из семейства псовых. Обученный нео в шесть раз умнее среднестатистического пса, то есть он практически ровня нашему человеческому дебилу. Хотя по отношению к нео такое сравнение несправедливо. Дебил – это отклонение от нормы, дефект, а нео своего рода гений, причем эта гениальность – норма. – Мистер Вайсс нахмурился. – При условии, что он живет в симбиозе. В этом-то и проблема. Мм… Ты еще слишком молод, чтобы жениться, но женатых, конечно, видел, по крайней мере твоих родителей. Можешь себе представить брак с неопсом?

– Чего? А-а-а… Конечно нет.

– В кинологической службе эмоциональные отношения человек – собака и собака – человек гораздо ближе и важнее, чем эмоциональные отношения в большинстве браков. Если погибает хозяин, мы немедленно усыпляем неопса! Из жалости. Больше мы ничего для бедной твари сделать не можем. А если погибает неопес… человека усыпить нельзя, хотя это было бы самым простым решением. Хозяина в смирительной рубашке мы отправляем в госпиталь, и там он постепенно приходит в себя. – Мистер Вайсс взял авторучку и сделал пометку. – Вряд ли мы рискнем взять в кинологи парня, не способного обхитрить маму, чтобы собака ночевала в его комнате. Давай рассмотрим другие варианты.

Только в этот момент стало ясно: все профессии, предшествовавшие в списке кинологической, для меня были недоступны. А теперь снят и этот пункт. Я до того опешил, что едва не пропустил мимо ушей следующие слова мистера Вайсса. Эти слова звучали задумчиво и отстраненно, как будто он вовсе не обращался ко мне, а вспоминал кого-то далекого, давно покинувшего сей мир.