Я слушал терпеливо. Репортеры поначалу смотрели с таким видом, будто невольно стали свидетелями бурного семейного скандала, однако вскоре некоторые начали делать заметки в блокнотах либо вытащили диктофоны.

Когда Билл замолк, я спросил:

– Билл, у вас все?

– А тебе мало?!

– Более чем достаточно. Весьма сожалею, Билл. Это все, джентльмены. Теперь мне пора работать.

– Минуту, господин министр! – выкрикнул кто-то. – Опровержение будет?

– А возбуждение судебного преследования за клевету?

Первый вопрос я решил обсудить позже.

– Нет, никакого преследования. Не хватало на старости лет судиться с больным человеком!

– Кто, я больной?! – Билл так и взвыл.

– Успокойтесь, Билл. Что касается опровержения – не понимаю, что мне следует опровергать. Я видел, некоторые из вас делали записи, однако сомневаюсь, что ваши издатели опубликуют такую дичь. А если и найдется такой издатель – от моего опровержения весь этот анекдот станет только еще смешней. Вы, может, слышали о профессоре, потратившем сорок лет жизни, чтобы доказать: «Одиссею» написал не Гомер, а другой грек, его тезка?

Раздался вежливый смех. Я тоже улыбнулся и пошел к выходу. Билл бегом обогнул стол и ухватил меня за рукав:

– Шуточки шутить?!

Представитель «Таймс» – Экройд, кажется, – его оттащил.

– Спасибо, сэр. – Обращаясь к Корпсмену, я добавил: – Билл, чего вы хотите добиться? Я, как мог, старался уберечь вас от ареста.

– Зови охрану, зови, если хочешь, обманщик! И поглядим, кого из нас скорее посадят! А как тебе понравится, если у тебя возьмут отпечатки пальцев?

Я вздохнул и мысленно подвел черту под своей жизнью.

– Кажется, это уже не смешно. Джентльмены, пора с этим кончать. Пенни, милая, будь добра, пошли кого-нибудь за дактилоскопическим оборудованием.

Я понимал, что тону. Но – черт возьми! – если даже идешь на дно с «Биркенхедом», стой навытяжку до последнего! Даже негодяи стараются уйти красиво.

Но Билл ждать не желал. Протянув руку, он сцапал стакан с водой, из которого перед этим я пару раз отхлебнул:

– К дьяволу оборудование! Этого хватит.

– Я уже говорил вам, Билл: следите за языком в присутствии дамы! А стакан можете взять на память.

– Верно. Еще как возьму!

– Отлично. Берите и проваливайте. Иначе я в самом деле вызову охрану.

Корпсмен наконец убрался. Остальные хранили молчание.

– Извольте, я представлю отпечатки пальцев любому из вас!

Экройд поспешно ответил:

– Да к чему они нам, господин министр?

– Как это «к чему»? Если это сенсация, вы захотите о ней рассказать.

Я продолжал настаивать – Бонфорт поступил бы точно так же. К тому же нельзя быть «слегка» беременным или «малость» разоблаченным. И еще я не хотел отдавать своих друзей в лапы Билла – хоть этим-то я еще мог им помочь.

За оборудованием посылать не стали. У Пенни нашлась копировальная бумага, у кого-то из репортеров – «долгоиграющий» пластиковый блокнот, так что отпечатки вышли превосходно. Я распрощался и покинул зал.

Едва мы вошли в приемную, Пенни упала в обморок. Я донес ее до своего кабинета и уложил на диван, а сам сел за стол и несколько минут просто трясся.

Весь день не могли мы прийти в себя. Мы занимались обычными делами, но только все входящие звонки Пенни отклоняла под разными предлогами. Вечером предстояло еще выступать по стерео, и я уже всерьез подумывал отменить выступление. Однако я оставил новости включенными, и за весь день ни слова не было о той злосчастной пресс-конференции. Я понял: репортеры тщательно проверяют отпечатки, рисковать не хотят – все же премьер-министр, необходимы самые серьезные доказательства. Тогда я решил выступить, раз уж речь написана, да и время эфира объявлено. И даже с Дэком я не мог посоветоваться – он уехал в Тихо-Сити.

Я вложил в эту речь все силы, словно клоун на сцене объятого пламенем театра, старающийся не допустить паники в зале. Едва выключили запись, я спрятал лицо в ладони и разревелся. Пенни гладила меня по плечу, стараясь успокоить. С ней мы за весь день не сказали ни слова об утреннем происшествии.

Родж прибыл ровно в двадцать ноль-ноль по Гринвичу, то есть сразу после моего выступления. Он тут же прошел ко мне, и я ровным, спокойным голосом выложил ему все. Слушал он меня тоже на удивление спокойно, пожевывая потухшую сигару.

Завершив рассказ, я умоляюще посмотрел на него:

– Родж, я ведь должен был дать им отпечатки, понимаете? Не в характере Бонфорта отступать!

– Да вы не волнуйтесь, – ответил Родж.

– Что-о?!

– Не волнуйтесь, говорю. Ответ из Бюро идентификации в Гааге принесет вам малюсенький, зато приятный сюрприз! А бывшему нашему другу – просто громадный, однако ужасно неприятный. И если он взял некую часть своих сребреников вперед, боюсь, как бы ему не пришлось их вернуть. По крайней мере, искренне надеюсь, что этот аванс из него вытрясут.

Я не верил собственным ушам:

– Э-э-э… Родж, но они на этом не успокоятся! Есть десятки других мест. Соцобеспечение и еще много.

– За кого вы нас принимаете? Шеф, я знал, рано или поздно что-нибудь в этом роде произойдет. И с той секунды, как Дэк объявил о начале по плану «Марди Гра», началось глобальное заметание следов. Повсюду. Но я не счел нужным рассказывать об этом Биллу. – Он пососал свою потухшую сигару и, вынув изо рта, осмотрел. – Бедолага Билл.

Пенни тихо ахнула и снова упала в обморок.

Мы как-то дотянули до решающего дня. От Билла вестей больше не было; судя по спискам пассажиров, он покинул Луну на второй день после своего фиаско. Может, где-нибудь в новостях о нем и упоминали, я не знаю. Кирога тоже ни словом о той пресс-конференции не обмолвился.

Мистер Бонфорт выздоравливал. Появилась надежда, что после выборов он сможет приступить к выполнению обязанностей. Паралич еще давал о себе знать, но мы придумали, как это объяснить. Сразу после выборов Бонфорт отправится в отпуск, что у политиков в обычае. Отпуск он проведет на борту «Томми», вдали от посторонних глаз. По ходу полета я приведу себя в нормальный вид, и меня переправят на Землю. У шефа же тем временем, как следствие напряженной предвыборной кампании, случится легкий инсульт.

Потом Роджу снова придется перетасовать кое-где отпечатки пальцев, но сейчас это было не к спеху.

В день выборов я был счастлив, словно щенок, забравшийся в шкаф для обуви. Работа завершена, остался последний выход – всего-то пара речей-пятиминуток для всеобщей сети: в одной я величественно принимал победу, в другой мужественно признавал поражение. Все! Записано последнее слово; я схватил Пенни в охапку и расцеловал. Она как будто даже не возражала.

Остался лишь выход на поклоны. Перед расставанием меня, в своей собственной роли, пожелал увидеть мистер Бонфорт. Я ничего против не имел. Теперь, когда все кончено, можно навестить его без всяких опасений. Изображать Бонфорта перед Бонфортом – пожалуй, это может смахивать на пародийный скетч, если я не буду играть всерьез… Впрочем, что я говорю? Серьезная игра – самая суть комедии.

Семейную встречу назначили в верхней гостиной – мистер Бонфорт уже много дней не видел звездного неба, и это его угнетало. Здесь же нам предстояло узнать, чем кончились выборы, и выпить за победу – либо утопить скорбь в вине и поклясться в следующий раз проделать все лучше. Только для меня следующего раза не будет – я в политические игры больше не играю. Не уверен, что вообще выйду еще раз на сцену; пьеса длиной в шесть с хвостиком недель и без антрактов – это, считай, пятьсот обычных спектаклей! Ничего себе марафончик!

Его выкатили из лифта в инвалидной коляске. Я не входил, пока Бонфорта не уложили поудобней на диван: человек вправе не показывать слабость при посторонних. К тому же на сцену следует выходить!

И тут я чуть не вышел из образа. Он был вылитый мой отец! Сходство было чисто «семейным» – друг на друга мы походили гораздо больше, чем он или я на моего отца, – однако несомненным. Да и возраст – он выглядел стариком. Я и не думал, что он настолько постарел. Волосы совсем седые, а исхудал-то!