Чейз жива. Она выжила. С ней все будет хорошо.

— Мы еще не полностью выкарабкались. Нам все еще приходится беспокоиться о послеоперационных инфекциях и осложнениях, но мы уверены, что она поправится.

Я наблюдаю за ним, изучая выражение его лица, пытаясь предугадать, что он скажет дальше. Потому что там что-то есть. У него вид человека, который хочет сообщить плохие новости.

— Как я и предполагал, повреждения, вызванные разрывом, оказались очень серьезными. К сожалению, я и мои коллеги приняли решение об удалении матки Пресли. Мы никогда не принимаем таких решений легкомысленно, но в данном случае мы посчитали, что без полного удаления этого органа организм Пресли не сможет исцелиться…

Звон пробивается сквозь слова врача; звук все заглушает. Я не могу… думать. Не могу понять смысл всего этого. Никогда прежде я не испытывал такого противоречия. Радость и печаль борются во мне: с одной стороны, я благодарен за то, что Чейз будет жить. Но с другой стороны, мое сердце разрывается от боли за нее. За нас. За будущее, которое теперь будет выглядеть совсем по-другому…

— …это означает, что она сможет пройти процедуру извлечения яйцеклетки, когда придет время, — говорит врач. — Это усложняет ситуацию. Конечно, немного усложняет задачу, но шансы все равно велики…

— Подождите. Подождите. Я… Вы можете повторить? О чем вы говорите? Простите, я… я не…

Доктор кивает.

— Я знаю, что это очень сложно. Обычно при гистерэктомии мы одновременно удаляем и яичники. Это позволяет устранить риск, связанный с раком яичников. Как правило, гистерэктомия проводится женщинам гораздо старше Пресли. Они уже могут быть ближе к менопаузе, поэтому имеет смысл удалить всю репродуктивную систему и начать заместительную гормональную терапию. Однако Пресли очень молода. Если оставить яичники нетронутыми, то сейчас она меньше рискует и у нее больше шансов на нормальную жизнь. Хотя менопауза может наступить несколько раньше, чем в противном случае, Пресли сможет пройти процедуру извлечения яйцеклеток, если и когда она решит, что хочет иметь детей. Яйцеклетки могут быть либо оплодотворены, либо заморожены, в зависимости от того, чего хотят она и ее партнер. Очевидно, что она никогда не сможет сама выносить ребенка, но суррогатное материнство — вполне реальный вариант. Мы посчитали, что если оставить ее яичники нетронутыми, это будет лучше для общего психического и физического здоровья Пресли…

Никогда раньше я не обнимал незнакомых людей. Доктор застывает в моих объятиях, удивленный скоростью, с которой я поднялся и схватил его, но через мгновение он расслабляется и ободряюще сжимает меня.

Это отнюдь неидеальный исход. В идеальном мире противозачаточные средства Чейз никогда бы не подвели, и она бы не забеременела. У нас было бы время решить, хотим ли мы детей, когда мы были бы к этому готовы, и действовать дальше. Судьба не дала нам такой возможности. Но, по крайней мере, с таким вариантом у нас есть возможность поговорить об этом в будущем. У нас есть шанс завести семью, если мы этого захотим. Это уже что-то.

Я отпускаю доктора, беря себя в руки.

— Она проснулась? Могу я ее увидеть?

— Пресли все еще находится под сильным седативным воздействием после операции. Она не будет готова принимать посетителей в течение нескольких часов после того, как очнется. В таких случаях мы действуем очень медленно. Думаю, вы сможете увидеть ее примерно к часу дня.

Не то, что я хотел бы услышать, но я могу с этим согласиться. Если тишина и пространство — это то, что нужно Чейз сейчас, то я не стану сопротивляться.

Я поворачиваюсь лицом к полицейскому, хмурясь.

— Слышал? Мне лучше вернуться сюда к двенадцати тридцати, чувак. Если я не буду ждать у этой двери, как только они скажут, что можно заходить, у тебя будут большие неприятности.

ГЛАВА 38

ЭЛОДИ

— Вам очень повезло. Просто чудо, что нож не нанес серьезных повреждений суставу или сухожилиям. Честно говоря, я поражена. В будущем у вас будет много физиотерапии. Возможно, ваше плечо уже никогда не будет прежним, но не думаю, что это сильно повлияет на вашу повседневную жизнь.

Мне сделали множество снимков. Меня прощупывали десять разных специалистов. В конце концов, они решили, что операция мне не нужна, очистили рану и наложили швы. Меня оставят на ночь, но, судя по всему, утром я уже смогу уехать. Доктор Кроули, женщина, которая меня лечила, мягко улыбается мне над картой, в которой она делает записи.

— У вас сильно ушиблено горло. Возможно, несколько дней будет трудно говорить и глотать, но отек и изменение цвета должны скоро пройти. Должна сказать, Элоди, я поражена тем, как вы спокойны, учитывая то, что вам пришлось пережить. Я даже представить себе не могу, насколько страшным был этот опыт.

Спокойствие — это не то слово, которым я бы описала свое состояние сейчас. Каждый раз, когда закрываю глаза, я вижу Фитца, сидящего на мне, и это ужасное, безумное выражение его лица.

Я улыбаюсь доктору Кроули, пожимая плечами.

— Мне понадобится чертовски много терапии. Не буду врать. Но я справлюсь. — Она действительно не шутила по поводу того, что говорить больно; у меня чертовски саднит в горле.

— Мне очень приятно слышать, что вы сказали, что пойдете на терапию. Многие жертвы нападений отказываются от этого. Из-за этого им значительно труднее пережить травму, которую они пережили.

— Она не жертва, доктор Кроули, — раздался голос позади нее. — Она боролась за свою жизнь и победила. Она спасла и мою жизнь тоже. Она крутая.

Рэн Джейкоби.

Мой поэт.

Мой художник.

Мой принц.

Он мягко улыбается мне, прислонившись к дверному косяку. Его темные волосы ниспадают густыми волнами, завиваясь вокруг ушей. Одетый в синюю униформу, с руками, засунутыми в карманы, он невероятен. Слишком задумчивый. Слишком напряженный. Слишком красив. При виде его у меня замирает сердце.

— Ты первый меня спас, — шепчу я. — Если бы ты не сбил его с меня, я была бы мертва.

Уголок его рта приподнимается в кривой улыбке.

— Значит, мы спасли друг друга. Мы сможем рассказать об этом нашим внукам через пятьдесят лет.

— Мы ничего не будем им об этом рассказывать! — хриплю я, пытаясь выдавить из себя неуверенный смешок. — Это вызовет у них кошмары.

— Рада снова видеть вас, Рэн, — говорит доктор Кроули. Она была здесь, когда Рэн принес меня в больницу шесть часов назад. — Рада видеть, что вы смогли принять душ и найти сменную одежду. Вы выглядели… — Она прерывается, пытаясь подобрать нужные слова. Он выглядел как из фильма ужасов — как будто только что выполз из адских ворот. Его кожа, волосы, одежда: не было ни одного сантиметра, который не был бы залит кровью.

— Мне разрешили воспользоваться душем в комнате отдыха медсестер, — говорит Рэн. — Они одолжили мне вот это. — Он жестом показывает на униформу, кривя лицо. — Не совсем мой цвет, но…

— Думаю, синий тебе идет. Но я просто привыкла, что все ходят в униформе, так что… — Она смеется. — Я как раз говорила Элоди, что с ее плечом все должно быть в порядке. Если она будет делать упражнения, которые мы ей назначим, то не потеряет подвижность. Я вернусь ближе к вечеру, чтобы обсудить с вами обезболивающие препараты, а пока оставлю вас наедине.

Доктор уходит, а Рэн медленно входит в комнату, не сводя с меня пристального взгляда, когда приближается. Он выглядит странно. Испуганным. Сердитым. Достав из кармана правую руку, он осторожно протягивает ее и проводит указательным пальцем по моей шее, едва касаясь кожи.

— Я чуть не опоздал, — говорит он. В его тоне слышится так много раскаяния. — Я бы никогда не простил себе…

— Остановись. Нет. — Черт, как же больно говорить. Каждое слово словно зазубренный камень впивается в горло. — Мы не будем этого делать. Мы оба живы. И все остальные живы.

Рэн кивает, глядя в пол.

— Я рада, что с Пресли все будет в порядке.

— Я тоже.

— Как прошло в полицейском участке? — осторожно спрашиваю я.