Она закатывает глаза.

— Честно говоря, нет. Не похож.

— Тогда можно сделать вывод, что я бросил все эти чертовы штуки в свою корзину из необходимости. Вы так не думаете? Линда?

Она хмурится.

— Чтобы понять, что кто-то забеременел, нужен всего один тест. Возможно, два, чтобы подтвердить.

Пусть она продолжит донимать меня. Пусть продолжит, блядь, делать это. Я на сто процентов готов к схватке с незнакомкой.

— Конечно. Я согласен.

— Тогда зачем тринадцать штук?

— А ты как думаешь? Я перетрахал столько женщин за этот месяц, что мне нужно сделать обход и убедиться, что ни одна из них не залетела. Вообще-то мне нужно еще пять, но, похоже, у вас все закончилось.

Отвращение? Нет, это слово недостаточно сильное. «Отвращение» и близко не подходит для описания выражения лица кассирши. Она морщит нос и гримасничает, сканируя тесты один за другим.

— Не хочу давать медицинских советов, но, похоже, вам лучше прихватить еще и пару наборов на ЗППП.

— Закрой свой гребаный рот, Линда.

— Ну, тогда ладно.

За окном темное небо затянуто тяжелыми тучами, закрывающими звезды. Снег быстро падает, покрывая все вокруг. Я иду, и иду, и иду. Еще через час или около того выбрасываю аптечный пакет со всеми тестами на беременность в помятый мусорный бак на углу улицы, не понимая, зачем вообще их купил. Чейз беременна на сто процентов. Заставив ее помочиться на миллион тестов, я этого не изменю. Эта прогулка должна была прояснить голову, но я не могу мыслить здраво. Мои мысли превратились в беспорядочную кашу — отрывки самобичевания, сопровождаемые ругательствами. Появляется холодный голос моей матери, просто чтобы сделать вещи действительно забавными.

«Глупый ребенок. Меня не было рядом всего пять секунд, и посмотри, во что ты вляпался. Привязался к нищему, необразованному ничтожеству без гроша в кармане. Ее родители — обычные. Она — самая обычная. Теперь ты будешь связан с ней общим ребенком. Клянусь богом, ты будешь расплачиваться за него до конца своих дней. Так держать, Пакс. Я всегда знала, что ты глуп, но это уже за гранью, даже для тебя. Если бы ты спросил меня, я бы отвезла девчонку в первую попавшуюся клинику и…».

— А я, блядь, тебя не спрашивал, ясно? — выплевываю я слова, создавая клубы тумана из своего дыхания, когда пересекаю улицу, направляясь обратно в сторону кампуса университета Фэрбенкс.

Прохожу половину пути, когда мне приходится остановиться и присесть на скамейку на автобусной остановке, чтобы перевести дух. В груди так тесно, что кажется, будто двенадцатитонный слон давит мне грудную клетку.

Это просто безумие.

Мне нужно выпить.

Придя в себя настолько, чтобы снова переставлять ноги, я спешу по улице и захожу в первый попавшийся бар. Внутри тепло. Слишком тепло. Воздух влажный и плотный, он льется мне в горло, как сироп. Молодая девушка с розовыми волосами и кольцом в носу спрашивает меня, чего я хочу, соблазнительно хлопая ресницами. Когда-то, не так давно, уже усадил бы ее голую задницу на край раковины в туалете и трахал бы до изнеможения, пока ее задыхающиеся мольбы жарко звучали в моем ухе. Теперь я едва замечаю, что она женщина, когда озвучиваю свой заказ.

— «Джонни Уокер». Двойной. Чистый.

— Уф. Плохой день, Ковбой? — мурлычет она. — Хочешь льда?

— Нет, я не хочу льда. Ты видела, что творится снаружи?

Она поднимает руки в притворной капитуляции.

— Уже иду, босс.

Барменша наливает мне выпить, флиртуя и смеясь с другими посетителями, сидящими за стойкой, а я начинаю терять сознание. Здесь так жарко, что я могу упасть в обморок, черт возьми. По крайней мере, тогда я не буду в сознании.

Все это так глупо. Чейз принимает таблетки. Этого не должно было случиться. Я должен был надеть гребаный презерватив. Должен был… быть, блядь… умнее…

Секунду спустя я держу в одной руке свой двойной «Джонни Уокер», а в другой — мобильный телефон, экран разблокирован, большой палец навис над зеленой кнопкой вызова. На экране светится имя: РОБЕРТ УИТТОН

Это не тот звонок, который я хотел бы сделать, но, похоже, у меня нет выбора. Потом ударяю подушечкой большого пальца по маленькому зеленому кружочку, и мое тело замирает, как только слышу гудки из динамика.

Пять гудков.

Восемь секунд. Именно столько времени у меня есть, чтобы решить, хочу я этого или нет. Я еще не принял решение, когда гудки прерываются и на экране телефона появляется лицо Роберта.

FaceTime??? Я позвонил ему по FaceTime? Боже, сегодняшний день становится все лучше и лучше. Ну что ж. Слишком поздно отступать. Старик Пресли натянуто улыбается мне с другой стороны камеры, и, судя по выражению его лица, он все знает.

— Мне было интересно, сколько времени тебе потребуется, чтобы позвонить, — сухо говорит он.

— О? Я потрясен. — Мой голос сочится сарказмом. Я не могу отключить его.

Мужчина хмыкает и отводит взгляд от телефона. Глубокие, недовольные морщины пролегли вокруг его глаз и между бровями, с тех пор как я видел его в последний раз. За окнами за спиной Роберта кромешная тьма. Его щеки выглядят впалыми, мешки под глазами отчетливо видны при ярком верхнем освещении. Похоже, он на какой-то кухне.

— Подождите, где вы находитесь? В ресторане? — спрашиваю я.

— Да.

— А который у вас час?

— Почти четыре. Утра. Хлеб сам себя не сделает.

Фэрбенкс на четыре часа отстает от Маунтин-Лейкс. Мне должно быть неловко за звонок в столь ранний час, но мужик все равно не спал, так что к черту все это. Я не извиняюсь.

— Где ты? В баре? — спрашивает Роберт, прищурившись на меня.

— Нет.

Он подозревает, что я лгу, но что тот может с этим поделать?

— Неважно. Ну, давай. Выкладывай. Я прокручивал этот разговор в голове миллион раз за последние две недели. Пытался понять, как ты собираешься справиться со всем этим. Ни один из сценариев, которые я себе представлял, не был очень удачным, так что… давай поговорим.

Две недели? Я должен был быть первым, кому Чейз рассказала об этом. Но был в неведении и изводил себя, потому что знал, что что-то не так, а ее отец знает об этом уже две недели? Клянусь, если бы не был так глупо влюблен в эту девушку, я бы сейчас был в ярости на Чейз.

Но я не могу сосредоточиться на этом. Не здесь. Не сейчас. Все это и так достаточно тяжело. Я допиваю остатки своего напитка, морщась от того, что алкоголь прожигает путь к моему желудку, и затем говорю то, что мне нужно сказать.

— Я не буду ждать год. Не сейчас. Вы знаете, что я не могу. Мне нужно ваше разрешение.

Он смотрит на меня безучастно.

— Разрешение на что?

— Вы издеваетесь надо мной?

— Разрешение на оплодотворение моей дочери? — спрашивает он. — Потому что, похоже, ты уже это сделал.

— Роберт, вы совсем спятили, если думаете, что сейчас я в таком состоянии, чтобы заниматься подобным дерьмом. Я делаю все возможное, чтобы быть уважительным…

— Но ты был не очень уважителен, когда засовывал ребенка в живот моей дочери, не так ли?

Раз Миссисипи.

Два Миссисипи.

Три Миссисипи.

Я жестом прошу еще одну порцию виски.

Четыре Миссисипи.

Блядь, кто сказал, что подсчеты охлаждают пыл? Они, черт возьми, врали. В мире не найдется столько «Миссисипи», чтобы погасить пламя внутри меня.

Барменша пододвигает ко мне бокал, и я опрокидываю спиртное в себя, не заботясь о том, что Роберт меня видит. Когда опускаю пустой бокал, все мое внимание сосредотачивается на отце Чейз.

— Вы закончили?

Он корчит гримасу.

— Хорошо. Я не хотел, чтобы это произошло. И точно не делал этого специально. Теперь вы дадите мне свое разрешение попросить Чейз выйти за меня замуж, или я выйду отсюда и попрошу ее без этого?

— Я все еще думаю, что тебе стоит подождать.

— Зачем? Пока она не станет размером с дом? Пока нашему ребенку не исполнится пять лет? Пока мы не выйдем на пенсию во Флориде и вы, наконец, не окочуритесь?