Сын Павла Митяева Олег Павлович любезно встретил меня на вокзале. Как все-таки отличаются люди за Уралом. Они всегда готовы бросить дела и, всегда найдут время, чтобы встретить абсолютно незнакомого человека, как снег на голову свалившегося со своими историями и проблемами. По дороге я узнал от Олега, что после моего звонка, отец, услышав о письме от неизвестного солдата особо не удивился, так как был посыльным. Но когда ему упомянули об Аленке, его будто подменили. Он ожил, вскочил и начал ходить по комнате туда и обратно, требуя, чтобы Олег тут же связался со мной и сию же минуту ехал встречать на вокзал, абсолютно не обращая никакого внимания на объяснения сына, что поезд придет только через два дня.

Павел встретил нас у подъезда. Он торопливо поздоровался и попросил письмо. У меня была копия, которую я вытащил из папки и передал Павлу. Павел прочитал письмо и заплакал. Только что стоявший, как штык и бодро требовавший письмо старик обмяк. Мы помогли ему присесть на лавочку. Жена Олега сбегала за нашатырем. Не помогло. Вызвали «Скорую». Пока медики ехали к нам, мы помогли Павлу зайти домой, а он всё продолжал плакать.

Медики проверили давление, сделали укол, выписали рецепт лекарств, прописали покой, затем выписали «нагоняев» нам с сыном Павла и уехали.

Придя в себя и успокоившись, Павел начал рассказ.

«Мужики пайкой делились, но и я старался теленком не ходить, не быть балластом, так сказать. В бригаде ко мне всегда относились очень хорошо. Но один уж больно присматривал. Прям, как отец был. И мыться заставлял, и писать-читать учил и заставлял, я-то тогда пацаном был, сорванец считай. Мыться не хочу, учиться тем более. Ну, вот он меня всё подле себя держал. Наукам учил. Начитанный он очень был. А как вечер, так он про дочурку рассказывал. Ох, любил он её. Скучал. Тосковал даже. Я по молодости думал – вот мужики у нас – кремень, а раз ночью встал, а Олега нет в блиндаже, я на улицу вышел, а он сидит поодаль и плачет. Я за водой метнулся, он попил и говорит, что мочи нет, скучает. А надо идти вперед. Все хотел поскорее до Берлина и домой. Чтобы дочку увидеть. Тогда-то он мне и рассказал, что до дочки, жена на сносях была, но раньше срока родила, а дите мертвое. Примерно моего возраста пацан должен был родиться. Сказал, что меня ему Бог послал, и он меня к себе заберет. Я и рад был, все равно ж как отец за мной приглядывал. А потом, дня через три, он нервничать начал, будто чувствовал. Он тогда мне сказал: «Если что, я тебя найду. А если не станет меня, я письмо напишу, ты письмо то у меня забери перед боем, отнеси моим. Они тебя примут». И как знал, но до боя я его не успел повидать. Я бинты должен был принести, как раз в госпиталь бежал. К госпиталю подбегаю, а госпиталь снарядом… Всех медсестричек одним снарядом… Меня так швырнуло! Осколками чуть на куски не разорвало. Как потом собрали и сшили, сам не знаю. Потом уже в тыл, пока туда-сюда, пока оклемался, пока швы сняли, уж времени прошло. Сказали, странно, что кишки не вывалились, пузо разрезало наискось. Рука, ноги – все в порезах. Левой руки вообще не нашли. Но, что было, так сказать, сшили. Правда, и назад на фронт уже не пустили. Я сбежал. Поймали. Мои-то уже ушли вперед, а с других частей меня не знают. Кто на фронт пацана, в бинтах, без руки, да с контузией пустит то? Отправили назад, в тыл. Я долечился и в Куйбышев поехал. Олег то оттуда был родом. Я в его честь и сына назвал. Очень уж он ко мне сердобольный был. Приехал. Там Алёнка, и мать еёшняя. Им самим то кушать нечего – война же. А тут я, весь израненный, работник никудышний, калека однорукий. На кой им такой? Они мне и рассказали, что весточка пришла, что при наступлении на Орловском направлении без вести пропал Олег. Я про наказ его, чтобы приютили меня, не смог тогда сказать ничего. Про отца рассказал, как тосковал он по Аленке. Поплакали. А утром я уехал, хоть мамка Аленки и просила остаться, мол, вместе-то проще будет. Не решился. Сказал, что ждут меня и уехал. Никто меня не ждал конечно же, но не хотел обременять. А после войны, когда отучился, работу нашел, на ноги встал, приехал, а их нет. Ниточка и потерялась. Пытался найти конечно, но… Да и своя жизнь закрутилась. Сказали, что все у них более ли менее, на том и успокоился.

Старик замолчал, а мы ушли на кухню пить чай, оставив его наедине с воспоминаниями. Через некоторое время он присоединился к нам. Там я рассказал ему, что сейчас, по делам без вести пропавших бойцов Красной армии, совместно с архивами и музеями, налажено работает целая система. Старик, конечно же, согласился попробовать найти Аленку и передать ей то драгоценное письмо, наконец-то увидевшее солнечный свет.

Павел на зубок знал фамилию, имя и отчество своего второго отца. Однако для точности, он достал с верхней полки блокнот и прочитал запись, показав ее нам. Там действительно были записаны все данные, которые он помнил и знал о своем «втором» отце и о других бойцах Красной армии, с которыми служил.

Попрощавшись с Павлом, я вернулся на вокзал. Оттуда я направился назад в Москву. Даже по имеющимся данным, предстояло немало работы. С Олегом все понятно, откуда он и когда призвался, я уже узнал. То, что его семья проживала в Самаре, а тогда в Куйбышеве, это хорошая наводка. Теперь нужно найти, куда они переехали.

По возвращению я «забурился» в бумаги и вскоре нашел адрес. По предварительным данным Алена проживает в Комсомольске, или Комсомольском под Воркутой. Туда, не теряя ни дня, я и направился.

Вот что не показывай по телевизору о технологиях, а правильно говорят – Россия огромная страна, даже сегодня она простирается от двадцать первого до шестнадцатого века. Где-то заряжают автомобиль от розетки. А где-то на лошадях вывозят дрова, чтобы затопить печь, согреть избушку и приготовить еду. Мне, по роду профессии, приходится ездить по разным местам России, и порой за несколько дней я проезжаю этот промежуток между веками. Из Москвы в Воркуту, оттуда в Комсомольский, а оттуда в деревушку поменьше, где Аленка проработала до глубокой пенсии на почте. В сельсовете встретили не по северному тепло, напоили чаем и с удовольствием рассказали про Аленку. Алена Олеговна приехала в Воркуту в конце пятидесятых. Ударница. Активистка. Любимица коллектива. А потом, как молодого специалиста назначили начальницей почты в Комсомольский. Очень она любила вспоминать отца и никогда не говорила о войне, в душе ненавидя её. Замужем была, но детьми так и не обзавелись, не было. Так она и проработала всю свою жизнь на почте. А как прошлой весной мужа схоронила, так через месяц и сама померла.

После этих слов я чуть не подавился.

– Как? – переспросил я.

– Так, старенькая она была.

В тот же день я отправился на кладбище. Мне объяснили, где её похоронили, и я без труда нашел крест с ее табличкой и фотографией. Я поправил цветы, развернул письмо ее отца, которое она так и не получила при жизни и положил рядом с могилой.

Помните, я говорил о безмолвной тишине? Когда делаешь дело, надеешься увидеть и обрадовать людей, принести ответы, донести письмо, сообщение, весточку. А вместо этого в ответ лишь безмолвная тишина. Она съедает изнутри весь свет, какой только может излучать душа. И никогда не знаешь, насколько долго она будет сидеть в груди, давя на сердце.

P.S. Я возвращался к своей бригаде на место раскопок. Я загружал себя мыслями о работе, и безмолвная тишина потихоньку начинала отступать. Нужно было сделать ещё так много: успеть донести не дошедшие письма, отыскать и похоронить с достоинством тех, кто так и остался на полях сражений той страшной войны. Светило солнце, освещая зеленеющий и безмятежный лес, каким-то волшебным призрачным светом. А мир тем временем стремительно готовился к новой войне.

Часть первая.

Все это началось в обычную смену в обычный будний день. Заступивший на дежурство старший лейтенант милиции Игорь Ершаков, прозванный за своё поведение и обходительность с дамами «Павлином», пришел в некоторое замешательство, когда узнал, что с сегодняшнего дня свои дежурства он будет коротать не со своим напарником, а в компании Владислава Синина – стажера, прибывшего из школы МВД совсем недавно.