— Не мое дело осуждать. Ты тут не по своей воле оказалась.

— Вот именно! — тычу пальцем ей в грудь, будто она в чем-то передо мной виновата. — А теперь они еще морды воротят, когда игры их перешли на другой уровень! Кобели! И ведь оба — бессовестные мерзавцы! Хотя бы один мог взять меня замуж? Второй бы не остался в обиде!

Глаза у Лиды — круглые, лицо — бледное, и я понимаю, что говорю те слова, которые бы никогда не сказала приличная леди.

— А я и не леди, — хмыкаю я, развернувшись к лесу, и продолжаю свой яростный путь. — Я просто игрушка. Шлюшка, которой попользовались и можно выкинуть. Подумаешь, от смерти их спасла! Какая мелочь! Еще и покусали! И превратили в монстра!

Опять разворачиваюсь к Лиде. Чувствую, как лицо вытягивается в пасть, как сквозь кожу пробивается шерсть.

— Вот кто я? М? Чудище в платье! Шерстяное чудище!

— Госпожа, ну что вы так…

— Опять госпожа? — рычу я в бледное лицо Лиды. — Я безродная девка. Дочь шлюхи и ведьмы. Конечно, кто на такой женится. Только если Советник…

— Ой, только не он, — шепчет Лида. — Я его не пожелаю даже ведьмам и шлюхам. Ну, поразвлекались вы с ним, и хватит. Ну его, Госпожа. Знаете, он из тех, кто может взять и проиграть жену в карты.

— Да знаю я, — обнажаю клыки.

С рыком продираюсь сквозь кусты. Ненавижу оборотней, ненавижу себя. Жила себе спокойненько, к свадьбе готовилась, о детках мечтала и планировала тихую уютную жизнь, а теперь бегу по лесу мохнатой уродиной в платье.

— Госпожа…

— Я не Госпожа!

— А я не могу теперь по-другому вас звать!

— Это еще почему?

— Потому что вы Госпожа и все, — Лида едва поспевает за мной. — У меня была Госпожа Илина, а теперь Госпожа Тинара. Да не бегите вы так! Мне будет затруднительно поклясться в верности!

— Это из-за жалости? Это ты так хочешь меня поддержать?

— Я не знаю, как объяснить, что вижу и признаю в вас сейчас Госпожу. И тут дело не в личных симпатиях или жалости, Тинара. Я оборотням с юности служу, и взаимодействие с ними немного другое, чем с людьми. Свою Госпожу я должна признать, и вот я вас признала.

— А бывшая Госпожа не разгневается, что ты от нее отказалась?

— Такова уж жизнь в лесу.

Я резко притормаживаю под волной обиды на Анрея и Эрвина. Прислушиваюсь к шорохам и шелесту в надежде уловить их зов, который требует у Ягодки, чтобы та немедленно вернулась к ним.

— Примите мою клятву верности, — говорит позади меня запыханная Лида. — Буду служить верой и правдой.

— До того момента, как появиться новая Госпожа? — оглядываюсь на Лиду.

— Справедливое замечание, — слабо улыбается она. — Но что я могу поделать? Госпожа вы и все.

— Это странно.

— Я принимаю этот ответ, как то, что вы приняли мою клятву, — Лида распрямляет плечи и шепчет, — и замок в другой стороне. Вы не туде побежали.

Глава 45. Слушаю и повинуюсь.

— Альфы ожидают вас в серебряной гостиной, — говорит блеклый слуга, у которого под глазами пролегли темные круги.

Он едва сдерживает в себе зевок.

— Они вернулись? — тянусь к миске со свежими ягодами малины.

На кухне горят лишь три свечи, но для моих новых волчьих глаз полумрак перестал быть проблемой.

Я думаю, что я бы и в темноте справилась с пирожными, которые вышли у меня настоящим произведением искусства.

Не хочу хвастаться, но они такими идеальными не получались даже у моего папы. Каждым завитком я готова восторгаться, пуская слюни, что, собственно, и делает ночной слуга.

Глаз от пирожных не отводит, сглатывает, тяжело дышит и не моргает.

— Можешь взять одну пироженку, — кладу малинку на завиток крема и придвигаю к краю столу, — снимешь пробу, так сказать.

Недоверчиво смотрит на меня, и киваю.

— Но Госпожа…

— Да какая же я госпожа?! — рявкаю я. — Бери, блин, пироженки и молча ее жуй.

— Слушаю и повинуюсь.

— Да елки-палки, — скрещиваю руки на груди. — Ешь давай.

Слуга аккуратно подхватывает с тарелки пирожное, влюбленно на него смотрит и делает небольшой укус.

Мычит, прикрыв глаза, и мне как-то становится неловко. Медленно выдыхает и жадно сжирает пирожное, размазывая по лицу сливочный крем и малиновый джем.

— Как же вкусно, — стонет он, облизывая пальцы, и не замечает ничего вокруг.

Зрачки расширены, на щеках — румянец, дыхание сбитой.

— Госпожа, — переводит на меня маслянистый и завороженный взгляд, — это было… восхитительно…

— Можешь идти, — ежусь под его темным и слегка безумным взором.

— Как прикажете, Госпожа.

— Иди!

Я аж сама чувствую, как мои глаза вспыхивают злыми огоньками. Слуга бледнеет, пятится и выбегает из кухни.

— А Госпоже-то, наверное, стоило поинтересоваться, где находится серебряная гостиная, — аккуратно поправляю пирожные на тарелке деревянными щипцами. — Приперлись и ждут. Такие важные, куда деваться.

Я стягиваю фартук, кидаю его на стул и подхватываю блюдо с пирожными. Красивенькие. Так и тянет их сплющить, изуродовать и расрошить, но я медленно выдыхаю.

Я ведь хочу покинуть замок и Лес, верно? Меня мама с папой ждут, и когда я вернусь, то продадим пекарню и уедем, чтобы начать новую жизнь. Новую волчью жизнь.

Возможно, будем переезжать с места на место, как кочевая семья. Купим пару лошадей, уютную кибитку и нигде надолго не будем задерживаться.

Мне нравится. Осталось только уговорить маму и папу на мой замечательный план.

“Ягодка”

Стены, пол и потолок вибрируют тихим и сонным недовольством Анрея и Эрвина.

— Да иду я! — зло фыркаю я. — Иду!

Выхожу из кухни в темноту и на секунду замираю.

Я знаю, куда идти.

И мне не нужны ни свечи, ни мои глаза. Тьма, что сейчас пронизана волей Анрея и Эрвина, ведет меня по коридорам, лестницам и вновь коридорам. Каблуки туфель то стучат по камню, то утопают в ворсе ковров.

Под юбку ныряет холодный сквозняк, а нос улавливает в воздухе запах камня, пыли, дерева и горького масла в обмотке потухших факелов.

Одна лошадка у нас будет Одуванчиком, вторая — Ромашкой. Я в наших путешествиях я забуду об этом замке, и его хозяевах, которые развратили меня, влезли в мысли и запятнали душу.

Останавливаюсь у массивных дверей из темного дуба. Сквозь щель у пола пробивается тусклый свет зачарованных свечей белой полоской.

Самое время испортить пирожные и напроситься на наказание грубыми ласками, голодными поцелуями и жестокими объятиями.

— Нет, Ягодка, — раздается ленивый голос Эрвина за дверьми, — мы готова к десерту.

— А вы не лезьте в мою голову!

— Тогда тебе не стоит так громко думать, — от насмешливого голоса Анрея под затылком пульсирует жар, который затем прокатывается по спине мягкой волной.

— Да заходи ты уже.

Двери бесшумно отворяются передо мной. Швырнуть блюдо, и оправдаться тем, что я споткнулась?

— Мы опять отправим тебя на кухню, — вздыхает Анрей. — Без наказания, которого ты так жаждешь.

Белые свечи выхватывают из темноты посеребренные и резные ножки мебели, светлые ковры на полу, массивные рамы на картинах с зимними пейзажами. Блики от огоньков переливаются в вышивке на обивке кресел, софы, подушек и задернутых тяжелых шторах, что собраны в глубокие складки.

Анрей и Эрвин развалились на полу среди разбросанных подушек. Веки прикрыты, и может показаться, что они задремали в ожидании десерта.

Медленно проплываю мимо них к низенькому столику, и мои юбки непростительно громко шуршат в мрачной и напряженной тишине. Я стараюсь игнорировать их голые торсы, плавные, но четкие линии мышц и пресса.

Задерживаю дыхание. В воздухе витает не только запах воска, но и густые феромоны с остротой мужского пота. Каждый вдох разгоняет кровь в венах и размывают мысли.

Близнецы вернулись из Леса голодные. Во всех смыслах.

— Ты тоже сейчас по-особенному пахнешь, Ягодка, — лениво отзывается Эрвин. — Мы чуем зверя в твоей крови, в твоем желании…