Когда она вздрагивает, я выдыхаю со смешком. Поворачивая на меня свои сине-зеленые глаза, она некоторое время изучает меня.
— Просто интересно, как, черт возьми, мы сделаем это.
— Представь, что я такой парень, с которым ты обычно встречаешься.
От насмешливого звука, вырвавшегося из ее красных губ, мои глаза опускаются к ее рту. В голове тут же вспыхивает образ этих губ, обхватывающих мой член и оставляющих следы ее помады.
Блядь.
— Это значит, что нужно представлять себе мудаков, которые ничего не смыслят в… — ее рот резко захлопывается, но я ни за что на свете не позволю ей избежать продолжения фразы.
— В чем, профессор?
На ее щеках и верхней части груди появляется румянец, и у меня складывается впечатление, что она не хотела говорить это вслух.
Она качает головой и отворачивается к окну, бормоча.
— Неважно.
— Теперь ты меня заинтриговала. Нельзя же оставить меня в подвешенном состоянии. — Не успеваю я это осознать, как уже провожу кончиками пальцев по ее обнаженной руке. — Не смыслят о чем? — мой голос звучит хрипловато, и я борюсь с тем, как возбуждает меня эта женщина.
Она напрягается, по ее шелковистой коже бегут мурашки, но она не поворачивается ко мне лицом. Ее грудь вздымается и опускается с глубоким вздохом, прежде чем она шепчет.
— Как целоваться, если ты хочешь знать.
Этот чопорный профессорский тон в сочетании с тем, как она упрямо вздергивает подбородок, заставляет меня сдерживать ухмылку. Похоже, эта женщина не может найти мужчину, способного удовлетворить ее одним лишь поцелуем.
Чертовски жаль, вот что это значит.
— Может быть, ты выбираешь не тех мужчин?
Она возмущенно вздыхает, все еще отвернувшись. Я бросаю взгляд на ее неполный профиль и далее вниз по телу. Она красива, без сомнения. Не могу сказать, что побуждает меня к этому, но я беру ее за руку, отводя от того места, где она держит ее соединенной с другой.
— Такая женщина, как ты, заслуживает большего.
Оливия поворачивается и с любопытством смотрит на меня. Ее глаза кажутся еще более голубыми от темных теней для век, и вожделение пронзает меня насквозь. Она поджимает губы, но все, что она собирается сказать, прерывается, когда Рэйф останавливается у входа на гала-вечер, посвященный сбору средств на искусство.
Она пытается вытянуть свою руку из моей, но я крепко сжимаю ее.
— Время представления, профессор.
Четырнадцатая глава
Оливия
Не реагируй на его прикосновения.
Не думай о нем как о мужчине.
Я повторяю про себя в надежде, что, может быть, это отложится в моем мозгу.
Но это не так.
Когда он ведет меня через парадный вход, его большой палец рассеянно проводит по моему, и от этого легкого прикосновения воспаляется каждый сантиметр моей кожи.
Я замечаю ректора Бомана и декана Хэррода в дальнем конце первого этажа галереи и благодарю, что сегодня здесь не будет других коллег. Я и так достаточно нервничаю.
— Нико!
— О, вот и он. Нико, рад тебя видеть!
Мужчины в идеально сидящих смокингах приветливо улыбаются, но даже я могу уловить в их взглядах расчетливость, сочетающуюся с нотками скрытой зависти.
— И кто же эта прекрасная дама?
С каждым приветствием Нико звучит этот вопрос. И непременно рука, которую он держит на моей талии, крепко сжимается, как будто понимает мою неловкость от того, что я нахожусь на виду. Как будто он понимает мой дискомфорт и чувствует необходимость успокоить меня не только прикосновением, но и словами.
В его слегка хрипловатом голосе слышна едва сдерживается гордость, он смотрит на меня сверху вниз. Его глаза блестят, как кажется, с нежностью каждый раз, когда он объявляет.
— Это моя лучшая половина, профессор Оливия Райт.
Это официально: Нико Альканзар — хамелеон. Он одевается и общается с инвестиционными банкирами, руководителями компаний, преподавателями и независимыми богатыми людьми так, как будто это его предназначение.
Как будто это заложено в его ДНК, он напускает на себя обаяние, которое кажется таким естественным и располагающим к себе окружающих. Он общается с этими людьми совершенно безупречно, стиль его общения становится более корректным в общении с ними.
Он гораздо больше, чем богатый криминальный ум, возглавляющий наркокартель. Каждый его комментарий или замечание взвешены и продуманы.
Нико удивляет меня на каждом шагу, но, конечно, это не значит, что он меня очаровал. Я предпочитаю знать факты и иметь конкретные ожидания. И все же психолог во мне расцветает в подобных обстоятельствах и жаждет глубже проникнуть в его психику.
Пока я напоминаю себе, что нужна Нико живой, чтобы добраться до Сантилья, именно мелочи, которые он делает, заставляют меня чувствовать себя человеком-метрономом. Я сбиваюсь с ритма, качаюсь туда-сюда от того, что, как мне кажется, я знала, к тому, что теперь становится моей новой «нормой».
Рука Нико задерживается у основания моего позвоночника каждый раз, когда он представляет меня как свою девушку. Несколько раз, когда мужчины, перебравшие шампанского, задерживали на мгновение мою руку или осыпали тыльную сторону ладони затяжными поцелуями в знак приветствия, он в защитном жесте прижимал меня к себе.
Когда струнный квартет начинает играть песню Луи Армстронга «What A Wonderful World», все мои внутренности замирают, а сердце разрывается на части.
Нико прерывает разговор, пугая меня.
— Извините нас, но мне нужно потанцевать с моей дамой.
Не обращая внимания на мой удивленный взгляд, он ведет меня на небольшую танцевальную площадку в нескольких футах от музыкантов.
Инстинктивная реакция моего тела на его сильную мужественность заставляет меня напрячься, когда он притягивает меня к себе.
— Полегче, профессор. — Он говорит низким, жестким голосом, в его резких словах чувствуется упрек. — Просто танцую со своей женщиной.
Его смысл понятен: ему нужно, чтобы я выглядела расслабленной и спокойной, когда он прикасается ко мне, особенно если за этим наблюдают другие.
Держа мою руку в своей, он опускает другую на мое бедро, и я заставляю себя расслабиться. Он молчит, пока мы покачиваемся под музыку, и я благодарна ему за молчание, когда мои мысли улетают в прошлое.
Забавно, что такая простая вещь, как услышанная песня или увиденный мимолетом образ, может вызвать воспоминания. Это способно вызвать такую сильную реакцию, что кажется, будто только вчера ты был там.
Так и эта песня действует на меня.
Как только я наткнулась на эту маленькую музыкальную шкатулку в антикварном магазине вместе с мамой, она меня привлекла. Темное дерево крышки украшала резьба в виде птиц по обе стороны от розы. Когда я подняла крышку и завела ее, то был очарована, как только зазвучали первые ноты. Я как будто узнала эту песню, хотя и не могла вспомнить, слышала ли я ее раньше.
Каждый раз, когда чувствую себя немного потерянной в жизни, я открываю музыкальную шкатулку, и песня дает мне ощущение покоя.
Когда мы снимали квартиру в Ливерпуле, ее взломали, и в числе похищенных вещей оказалась моя музыкальная шкатулка. Я помню, как рыдала потом, недоумевая, зачем кому-то понадобилось брать вещь, которая явно видела лучшие времена.
Долгое время, проходя мимо магазина, торгующего антиквариатом или другими диковинными вещами, я с замиранием сердца заглядывала внутрь в надежде найти ее.
Когда моя жизнь разлетелась на куски в первый год жизни в университетском городке, я заставила себя прекратить поиски. Это был еще один жестокий жизненный урок: то, чем ты дорожишь больше всего, может быть отнято у тебя тогда, когда ты меньше всего этого ожидаешь.
— Ты в порядке?
Вопрос Нико выводит меня из задумчивости. Но его мягкий тон, резко контрастирующий с хмурым выражением лица, заставляет меня ответить раньше, чем я успеваю это осознать.
— Песня… она просто… — я поджимаю губы, чтобы прекратить свое бессмысленное бормотание. — Она навевает воспоминания, вот и все.
