– Я давал присягу.

– Кому? Кому ты давал присягу?

– Императору.

– Императоры приходят и уходят. Остаётся великий Китай! Знаешь, почему наша империя называется Поднебесной? Потому что только китайцы получили право на вечное небо, остальные народы – варвары. Иногда они захватывают наши земли, но проходит их время, и они исчезают. Исчезли чжурчжэни, исчезли монголы, сейчас исчезают маньчжуры. А великий Китай продолжает жить! Благодаря нам и таким, как мы, как я и ты! Ради этого стоит жить и воевать!

…Павел вернул его к действительности:

– Так ты ж в Китай воротишься.

– Сначала научусь у вас, у русских, как надо власть брать и драться за неё. В России сейчас таких, как я, очень много. И не только китайцев. И чехи есть с австрийцами, и венгры с немцами. Все у русских учатся. Красной гвардии все нужны. Ты же знаешь: во Владивостоке интервенты высаживаются, японцы, англичане… Советы там отступили, создали Уссурийский фронт…

– Говорят: чехи против нас восстали. Сколько их эшелонов во Владик прошло, я со счёту сбился! За каким лешим их собирали, вооружали?! Слава богу, им атаман Семёнов в Чите дорогу перекрыл, а то бы и у нас их власть была.

Елена в их разговоры не вмешивалась, так, слушала краем уха – ей с детьми забот хватало. Машутка плохо к новой жизни привыкала, маму с папой звала, братика Кузю вспоминала, ну и плакала, конечно, надрывая тётке сердце. Елена и сама всех своих не могла забыть – деда Кузьму, отца с матерью, убитых красногвардейцами, брата Ивана с Кузей и беременной Настей, попавших в Китай. Но – что поделаешь?! – революция, война, а что дале будет – кто бы ведал!

В общем, принял Павел Черных службу новую, но выговорил себе в помощники Вана Сяосуна, благо товарищ Мухин, председатель Амурского областного исполкома, дал командиру отряда китайских добровольцев, сражавшихся против Гамова, весьма похвальную характеристику. Добавил свой голос и председатель ЦК профсоюза амурских железнодорожников Владимир Иванович Шимановский, который организовывал и посылал в Благовещенск на помощь большевикам отряд путейцев. Павлу как комиссару выделили на станции большую квартиру, в которой раньше жил с семьёй начальник службы тяги; две комнатушки, в которых прежде ютились Черныхи со своими родными и приёмными детьми, занял Илья Паршин с беременной женой, а комнатка Паршиных досталась Сяосуну. Его семья – беременная жена и сын – оставалась в Китае и, судя по всему, становиться советской не намеревалась.

Решением революционной власти все вроде бы остались довольны, однако Павла не покидала тревога: заезжавшие в Бочкарёвку крестьяне из окрестных сёл и деревень рассказывали о недовольстве казаков и сельчан действиями большевиков, которые начали бесцеремонно реквизировать у них «излишки продовольствия». В Приморье интервенты и противники советов – объединившиеся офицеры, назвавшие себя «белой гвардией» в противовес «красной», и часть уссурийского казачества под командой есаула Калмыкова – успешно теснили плохо организованные отряды красногвардейцев. Поэтому Далькрайком, обосновавшийся в Хабаровске, выпустил директиву о мобилизации рабочих и крестьян в новую Красную армию. Амурские большевики для её исполнения направили в сёла и станицы вооружённые отряды. Вначале добровольная, а затем кое-где добровольно-принудительная мобилизация, нередко сопровождавшаяся насильственным изъятием продовольствия для нужд рабочих и сельской бедноты, породила сопротивление. Где-то мобилизационный отряд разоружили и выгнали из села, где-то казаки сами взялись за оружие. Помня о том, что на правом берегу Амура скопились бежавшие от разгрома вполне боеспособные враги советской власти, готовые в любой момент вернуться и мстить, невольно задумаешься, как дальше жить. Особенно, когда отвечаешь за безопасность работы на огромном участке железной дороги, а людей под твоим началом раз-два и обчёлся. Невольно скажешь «спасибо» атаману забайкальских белоказаков, что не поладил с чехословаками и задержал движение их эшелонов во Владивосток. Впрочем, судя по последним сводкам, они и сами туда не спешат, берут власть в свои руки всюду, докуда они, эти руки, дотягиваются.

Через несколько дней после назначения Павла к нему приезжал председатель ЦК Союза амурских железнодорожников Шимановский. Инженер, выпускник Томского технологического института, интеллигент в каждом сказанном слове – куда до него бывшему казаку с образованием портового грузчика! – а вот нате вам, разговаривал с полным уважением. Советовал перевезти семью (шутка ли – пятеро детей!) в безопасное место – может, в Благовещенск, где легче было затеряться, или в глухую тайгу. В любом случае уехать из маленькой Бочкарёвки, в которой каждый человек на виду, и все всё про всех знают. Бодрости эти советы никому не добавили, а вот Сяосун, выговорив отдельную встречу с Шимановским, предложил себя в качестве секретного агента, чтобы вести постоянную разведку на обоих берегах Амура.

– Я не поклонник шпионажа, – морщась, сказал Владимир Иванович, – но не могу не признать его нужности и даже необходимости в нынешней политической и военной неразберихе. Интервенты вот-вот возьмут Хабаровск, у революционной власти пока что не хватает сил, и мне думается, что самой подходящей формой борьбы в сложившихся условиях будет организация партизанских отрядов. Данные разведки очень пригодятся. Однако, товарищ Ван, к вам вряд ли отнесутся с доверием жители русского берега Амура.

– Я могу пригодиться, – неожиданно предложил Павел.

Он вовсе не собирался становиться шпионом или разведчиком. Получилось как-то само собой. Просто он неплохо знал эти зазейские земли. Исходил их, когда сбежал из дому. Где-то подворовывал, где-то подрабатывал, пока добрался до Благовещенска. Давно это было, больше двадцати лет прошло.

– Нет, вас могут быстро разоблачить. Вы уже посещали станции и разъезды с проверкой безопасности?

– Само собой, – кивнул Черных. – Отсюда и до Благовещенска. До Свободного правда не успел.

– Вот видите. Вас все уже знают. Нет, нужен незаметный и очень надёжный товарищ.

– Илья Паршин, – вместе сказали Сяосун и Павел и, переглянувшись, улыбнулись: надо же, нашли общий язык!

Правда назвать их улыбки радостными не рискнул бы и сам Илька, хотя его неуёмная натура давно уже закисала от однообразия жизни на станции, где его определили начальником охраны. Слишком большая гроза надвигалась на Амур, а у него вот-вот жена разродится – куда её с дитёнком прятать? Но в том, что Илья согласится, по крайней мере у Павла сомнений не было.

А с семьями – чего гадать? – дом-то бабушки Татьяны в Благовещенске пустует, туда их и определить.

– Дошло до меня, Иван Фёдорович, что ты собираешься на ту сторону?

Иван даже не стал оборачиваться: и так знал, что Гамов. Шаг неслышный, голос спокойно-вкрадчивый – не атаман Амурского войска, а агент секретной службы. Уже несколько раз приходил на берег Амура на окраине Сахаляна, где Иван облюбовал себе местечко – посидеть в одиночестве, отдохнуть от капризов двухмесячной Олюшки и слёз Насти. Видать, из-за раны, которая не давала о себе забыть болью и кашлем, он стал чаще раздражаться. А жена так много плакала, тоскуя по Феде и Маше, оставшимся с Черныхами, что Иван всерьёз начал удивляться: где в человеке столько слёз помещается?

Поначалу, до Настиных родов, они приходили на берег все вместе, потом Кузе стало скучно, и он откололся. Родители не корили: шестнадцать лет парню, друзья-товарищи нужны, да и на девок подошла пора заглядываться, благо и тех, и других из семей перебежчиков хватало.

Потом роды. Это, само собой, отделило Настю, ей стало не до посиделок, да и сам Иван приходил сюда всё реже, потому что понадобилось зарабатывать на кусок хлеба. Первое время после перехода на китайский берег их привечал в своей «десятидворке» Лю Чжэнь. Это к нему привели небольшой обоз Сяосун с помощником. Сани с имуществом, лошади, коровы и свиньи по решению Сяосуна пошли как бы в уплату за «постояльцев». Лю попытался было отказаться, но Сяосун заявил ему с глазу на глаз: