Императрица замолчала, сердито глядя на меня. Может быть она ожидала, что я сейчас проникнусь трагизмом той ситуации и начну извиняться, но я тоже молчал. Тогда Глория продолжила:

— У меня есть причины ненавидеть тебя больше, чем всех князей, противостоявших мне, вместе взятых. Но знаешь, что странно… Ненависти к тебе у меня нет. Скорее, наоборот.

— Послушай, дорогая. Все, что ты делала, ты делала как раз из-за той самой ненависти, выросшей из первоначальных обид, непонимания и неприятия тебя в первое время как императрицы, — сказал я, взяв ее руку, которая сейчас была холодной и твердой. — Научись прощать. Тогда в твою душу вернется покой. Ты запуталась в самой себе, запуталась в стремлении понять, что тебе самой нужно на самом деле и в чем твои истинные интересы. Говорю это тебе не как двадцатилетний мальчишка, но как Астерий. Ты думаешь, если бы Эдуард взошел на престол, то от этого стало бы легче тебе или ему? Нет, Глория. От этого проиграли бы все. Ты сама прекрасно знаешь, что он стал бы не столь хорошим правителем, каким станет Денис. Взойдя на престол, Эдуард получил бы огромное число проблем, которые он не смог бы решить без поддержки самых властных людей империи. И ты прекрасно понимаешь, что этой поддержки бы не было. Твой сын мог бы повторить твой же путь: от неприятия к обидам и ненависти. Ненависти ко всем: тем, кто ему не помог; тем, кто служит не так, как императору того хотелось бы; по большому счету ненависти ко всей империи, которой он правит. Разве ты желаешь ему этого? Ты желаешь сделать его несчастным и спутать клубком огромных имперских проблем?

— Уже нет. Я это сама начала понимать в последнее время. Ты думаешь, я так легко сдалась после случая с князем Козельским? Я не сдалась. Я лишь вовремя поняла, что при нынешнем состоянии дел в империи Эдуарду лучше уйти в тень. Считай, что я сама освободила путь к престолу для почитаемого тобой Дениса Филофеевича. Ведь я знаю, какие у тебя с ним любезные отношения. Что в общем-то странно, если учесть, что между вами была дочь князя Ковалевского, — она усмехнулась, будто сказанным пыталась задеть меня.

— В таком случае, ты поступила очень разумно. Если бы борьба за престол обострилась, пострадали бы все. Тогда такой вопрос, ваше величество: зачем тебе таблички Святой Истории Панди? Ты же знаешь, что они не просто древняя реликвия. Эти тексты должны указать путь к Хранилищу Знаний — месту куда стремиться герцог Уэйн, представляя интересы Британии. Туда же с не меньшим желанием и настойчивостью стремятся некоторые люди, представляющие интересы России. Поначалу я думал, что ты, озаботившись поискам этих табличек, просто подыгрываешь Уэйну, но теперь понимаю, что ты представляешь какую-то третью силу, — говоря это, я понимал, что Глория скорее всего не ответит на этот вопрос, а если ответит, то вряд ли честно.

Но императрица ответила:

— С чего ты взял, Елецкий, что знания древних может искать только этот старый маразматик Уэйн? В Британии много иных сил, заинтересованных в этом. Здоровье принца Чарльза становится хуже, и все может повернуться так, что и в Лондоне начнется борьба за престол, который может скоро опустеть. Герцог Уэйн — мой враг, — Глория повернулась к окнам, выходящим на запад и будто где-то там, за зеленью дворцового сада увидела того самого Энтони Уэйна. — Этот мерзавец мой враг гораздо больше, чем ты! — ее взгляд метнулся ко мне. Неожиданно, она рассмеялась и добавила: — Чем был ты, в тот день, когда передал папки Козельского Денису Филофеевичу!

Я тоже улыбнулся. У императрицы имелось чувство юмора, правда несколько своеобразное.

— В сложившейся ситуации твой друг — маркиз Луис Этвуд? — догадался я. — Ты с ним встречалась в последней поездке на Кипр, когда пыталась оттянуть назначение наследника Филофеем Алексеевичем. Насколько я знаю, маркиз Этвуд устроил нам провокации на Бермудах с нашими кораблями и в целом отметился многими агрессивными высказываниями относительно России.

— Луис не устраивал провокацию на Бермудах, — с раздражением ответила Глория. — Он узнал о ней, когда этот акт уже свершился. И высказался по этому поводу так, что из его слов можно было подумать, будто он эти события одобряет и даже их финансировал. Однако, в политике как внешней, так и внутренней слова далеко не всегда отражают настоящие мысли и отношение к проблеме, о которой говорится. Когда я только готовилась стать второй женой Филофея, Луис возлагал большие надежды на мой брак. Он всерьез рассчитывал потепление отношений между нашими странами и писал об этом — можешь посмотреть исторические хроники Эшшела. Однако эти высказывания при дворе императора ему потом поставили в упрек. В нашей политике слишком поменялось направление ветра. Сейчас полезнее говорить другое, не то что было разумным говорить раньше. Пока так нужно.

— Скажи мне, дорогая, этот Луис, он был твоим любовником, когда ты была еще герцогиней Ричмонд? — я понимал, насколько опасен мой вопрос. Львица сейчас вполне могла броситься на меня. Но мне иногда нравится нажимать на болезненные точки дам, имеющих подобный характер. Это может как разозлить их, так и сделать еще откровеннее.

— Какая наглость! Елецкий! — Глория подскочила ко мне, ее губы на миг сжались, и она выдохнула: — Да как ты смеешь⁈

— Разве это не так? Мы же откровенны друг с другом, — я обнял ее и привлек к себе. Решительно, так что она почувствовала силу моих рук.

— Это не твое дело! Это вообще не имеет отношения к нашему разговору! — она попыталась вырваться.

— Успокойтесь, ваше величество! Я просто спросил. Вопрос почти невинный. У нас же с тобой особые отношения, да? Та ненависть ко мне, которой ты была полна в день нашего первого знакомства по коммуникатору, осталась в прошлом. Что пришло на смену ей? — я провел ладонью по ее спине вниз, к ее выпуклым округлостям. — Серьезные разговоры и разговоры о политике — это хорошо, но их не грех разбавить отвлеченными эмоциями. Так скажешь? Мне интересно, угадал я или нет.

— Это не твое дело! Но если для тебя это так важно, то да, — она разжала мои руки. —

На пару минут наступило молчание. Глория, поправляя платье отошла к шкафу. Я достал коробочку «Никольских», но все-таки отбросил желание закурить, и мысленно вернулся к нашему разговору. Вспоминал сказанное ей, одновременно постарался вспомнить, какие еще вопросы я желал для себя прояснить в этом очень важном разговоре.

— Скажи мне, эти таблички, которые с историей Панди, лично тебе они зачем? — спросил я, все еще вертя в руках коробочку «Никольских». — Ведь, чтобы добраться до Хранилища Знаний, помимо них еще очень много чего нужно. Все это очень полезно для империи в целом. Знания древних могут вывести науку и технику на новый уровень. Только еще раз повторю: все это — большое дело имперское. Но из твоих слов я понял, что дела империи после обиды на князей тебя не слишком волнуют. Теперь для тебя имеют значение только личные интересы.

— Елецкий, ты без сомнений очень хороший маг, но недальновидный политик, — ответила она, возвращаясь ко мне. — Любая вещь, из тех, что открывают дорогу в древний тайник — это прежде всего очень серьезный капитал, разумеется, не денежный, но политический — капитал на основе будущего потенциала развития. И он же, возможно, предмет торга в борьбе за власть как здесь в России, так в Британии. Причем в Лондоне весомость этих вещиц, как политического аргумента намного выше. Герцог Уэйн захватил таблички с древними текстами и, насколько я знаю, у тебя же он позаимствовал некие свидетельства Лагура… Бхурма, — Глория произнесла название похищенных у меня пластин неверно, но я стал ее исправлять. — Уэйн старается вовсе не во славу Британии, он старается для себя и еще кое-каких людей, метящих на престол в случае смерти Чарльза. И мне кажется, в свете последних событий вокруг престола в Лондоне, смерть принца неизбежна, а дни императора сочтены.

— Значит, для тебя эти вещи не что иное, как часть политического капитала и предмет торга, — произнес я, несколько удивленный, что Глория идет со мной на откровения гораздо охотнее, чем я ожидал.