– Невообразимо свободен! – Ответил Михаил с не менее загадочным голосом, что заставило Федора Ивановича удивленно ухмыльнуться.

– Сварить вам вкусный кофе? – Продолжила Мара.

– И вы знаете, что намереваетесь угостить хозяина данного заведения? – Рассмеявшись спросил Михаил.

– Все мы гости в этом мире и все хозяева чего-то там! А заведение…. Милое! Внушительное, как и вы сами. Впрочем, какое нам дело до деталей?! Я готова для вас готовить! – С лучезарной улыбкой ответила, редко теряющая самообладание, Мара.

– Я думал только о кофе, заходя в эту дверь.

– Я так и поняла. Веди меня на кухню! – Сказала Мара и улыбнулась самой игривой, непредсказуемой из своих улыбок, которых для наблюдательного почитателя выделялось множество.

Михаил подошел, протянул ей руку, на что она демонстративно и грациозно ответила, словно вдруг вспомнив о зрителях, и они вместе удалились на кухню.

Все были в восторге и в волнующем смятении одновременно. Михаил, сорокатрёхлетний разведенный холостяк, который всегда был слишком разборчив в людях, в женщинах и точно знал в них толк, продемонстрировал нечто новое и пока никому не понятное – втянулся в чужую игру. Анна и Федор Иванович переглянулись и стали шёпотом о чем-то разговаривать, смеясь и с интригой ожидания поглядывая в сторону прохода на кухню.

Кто-то из особо любопытных, предложил пойти и посмотреть, как там кофе готовится, но Федор Иванович сразу пресек данное намерение одним лишь словом и все остались сидеть на своих местах. Вскоре в зал вошли Мара и Михаил с подносами и чашечками кофе для всех. Они выглядели очень гармонично и радостно. По крайней мере их объединяло уже то, что они оба были высокого роста, стройные, привлекательные и по-своему необычные, выделяющиеся в любой среде, харизматичные и целеустремленные.

– Кажется зацепило и самого не цепкого?! – Весело подмигнув, произнес Федор Иванович, оказавшись в конце вечера за барной стойкой в компании с Михаилом. Они уютно сидели и со стороны смотрели на посетителей, тихо разговаривая о своем.

– Думаю, что она шальная на всю голову, но более изумительной женщины, я не припомню, чтобы когда-либо имел честь встречать. – Улыбнувшись и покачав головой сказал Михаил.

– Верно, не припомню ни одной особы, которой бы удавалось так тебя впечатлить. – Засмеявшись заключил Федор Иванович. – Я рад за тебя, за то, что она вызывает в тебе подобную улыбку и смятение. Душа слепнет, переставая замечать удивительность и многоформность окружающего мира. Благо, тебе подобное не грозит.

– Многоформность? – Иронично переспросил Михаил.

– Именно так! Я очень давно не видел, чтобы у тебя глаза горели, а улыбка просто не сползала с лица при всем стремлении ее унять.

– Придется признать твою правоту. Она напоминает мне ожившую Богиню Бастет. Но есть одна загвоздка. Общение Анны с Марой до добра не доведет. Просто услышь меня сейчас и поверь.

– Что ты имеешь ввиду?

– То, что ты пытаешься привести Анну к балансу, внутренней гармонии и уравновешенности, а Мара по свей природе и личному выбору – стихийное бедствие. Нарушать нормы и сносить стены на своем пути – ее приоритет и способ существования. Она в этом чувствует себя живой, на эмоциях отделяясь от своей «онемевшей», травмированной части души.

– Почему ты так уверен, что она чем-то травмирована? Неужели ты действительно можешь видеть души и их раны? Я никогда не смогу понять твоей проницательности.

– Все на много проще и логичнее. Когда все хорошо и благополучно, человек старается сохранять и беречь. Когда все плохо и терять, по ощущениям, особо нечего – приходится разрушать, сопротивляться, драться, сносить, отстаивать себя и высвобождаться. Мара высвобождается экстравагантностью из собственного места внутри, в душе, в прошлом, где «прибило».

– Даже если так, Анна достаточно разумная, чтобы не вестись на навязываемое и отделять одно от другого.

– А в этом основной нюанс. Люди сходятся на очевидной или глубоко срытой общей составляющей. Анна – умница и старается тебе соответствовать, но где-то внутри нее осталась скрытая сторона ее личности. Их объединяет травма детства, слишком глубокие и незаживающие раны, на боли от которых они научились танцевать, превращая ее в своего рода опиум. Если слишком долго чувствовать боль любого рода и при этом не иметь возможности от нее избавиться – адаптивный организм человека привыкает, даже учится получать свою долю удовольствия от происходящего, что зачастую, и является способом выжить.

– Но мы не можем знать ничего о чей-либо истинной природе. Мы и себя-то знаем отчасти. И всем от чего-то в той или иной мере больно. Разве это не естественно?

– Можем предположить наибольшую вероятность, если посмотреть на то, кто в близком окружении Анны – это ты и Мара. Две противоположности, которые делают ее целостной.

– Понятно. – Задумавшись, сказал Федор Иванович. – Этот мир теряет в твоем лице хорошего специалиста. Не понимаю, почему ты не захотел в свое время, после окончания магистратуры, которая так тяжело тебе далась, работать по профессии?

– Времена были слишком сложные. Профессиональное становление в сфере моей специальности требовало определенных вложений и времени, а мне тогда буквально есть было нечего, за съемное жилье платить нечем. Тогда этот до боли родной и любимый город был для меня еще чужим и не принимающим. Мои все жили далеко, здесь не было ни знакомых, ни друзей. Залез в кредиты на учебы, а отдавать их было нечем. Пришлось браться за первую попавшуюся работу, чтобы просто вылезти из ямы. Так и унесло в сторону. Да и понимание часто приводит к тишине, к желанию молчать. И чаще всего с целью, уберечь своей тишиной других от понимания того мизера, который открылся одному, но уже оно угрожающе превосходит милые человеческие миры многих других. Зачем ломать шаблон, если не готов предложить, что-то лучшее взамен?! Практика показывает, что люди не прощают тех, кто ломает сковывающие их рамки. Рамки становятся защитными стенами. И дело даже не в прощении, а в том, что доля счастья в мире не увеличивается и не уменьшается. Она словно отмерена каким-то законом мироздания и частично отдана в руки человека на распределение, но без власти над ней, без обладания. Это где-то в сфере того, что ты называешь многоформностью, а можно назвать и трансцендентностью.

– Ты думаешь, что тебе ничего не изменить или ты не готов к подобной ответственности?

– Кто считает, что готов, тот просто даже приблизительно не представляет с чем имеет дело. – Произнес Михаил низким голосом, превращающимся в шепот, но пронизывающий все вокруг. – Одно могу сказать с полной убежденностью – жизнь человека, каждого и всегда, соразмерна его душе.

– Звучит словно это приговор заключённого, гуляющего на свободе и не подозревающего, что за пределами его мнимой свободы, его личного горизонта, обведена прозрачная стена личностных ограничений. И есть же отдельные индивиды, способные найти дыру в бесконечности этой стены? Слушай, может это то, за что нужно браться без готовности? Первопроходцы всегда идут наощупь, осознавая риски, со страхом, но переполненные решимости.

– Те самые отдельные индивиды или первопроходцы, не просто обладают упорством, но и наделены определенной долей гениальности. Они могут представить, почувствовать и найти, реализовать то, что другим не дано вообразить и уж тем более допустить. Гении умудряются забирать у реальности скрытое от обыденного глаза.

– Есть в тебе что-то из образа сталкера.

– Куда там, я простой и скромный. – Без эмоций, почти отрешенно, произнес задумавшийся Михаил.

– Скромный, как вселенная… Слушай, я только сейчас заметил, что твой компаньон по новому проекту и сегодня отсутствует. В последнее время редко посещает наши мероприятия, но был замечен в сомнительных компаниях в стороне. Он у себя на уме и что-то проворачивает за спиной. Впрочем, вижу, что ты и сам это подозреваешь.

– Знаю точно. Он мечется между двумя яблонями, пытаясь понять, на которой плоды слаще.