Нахмурившись под воздействием неспокойных мыслей, Анна, словно действительно проснувшаяся после прекрасного сна и очутившаяся в суровой реальности, стала быстро собираться. Найти свое платье ей не удалось, так как горничная отправила все вещи на стирку, но она оставила ей новое, глаженное платье нежно-изумрудного цвета, соответствующее белье и удобные светлые туфли на среднем, устойчивом каблучке. Все идеально село на фигуре Анны. «Откуда эта шельма знает мои размеры, если и сама без примерки не могу ничего подобрать?!» – подумала удивленная Анна. Отдельной грустью для нее стало понимание того, что все эти вещи стоят баснословных для нее денег. Было неудобно принимать подобные дары, но и надеть, так уж вышло, было больше нечего.

Далее Анна аккуратно свернула и положила на край убранной кровати длинный шелковый халатик, который так же утром получила от горничной. Она поспешно отправилась домой, решив, что, когда не знаешь, что делать – следует делать шаг из ситуации наружу, чтобы посмотреть на происходящее адекватно, со стороны.

Приехав домой, она застала отца, испачканного и отвратно пахнущего, спящим на лестничной площадке – видимо он был слишком пьян, чтобы суметь открыть дверь или опять потерял ключи. Анне пришлось тащить его в дом, после чего спина болела, а руки дрожали. Правда дрожала она, в большей мере, от истерики и злости.

Она включила чайник, чтобы сделать себе чай и попыталась найти что-нибудь съедобное, но вся еда и продукты, которые она позавчера приносила в необходимом количестве, просто исчезли. Предположительно, еду забрали на свой «дворовый пикник» отец с дружками.

В это время кто-то постучал в дверь. Анна открыла.

– Паша выйдет? – Улыбаясь на все два имеющихся черных зуба и еле стоя на ногах, спросил алкаш-сосед.

– Не выйдет! Вы достали уже! Идите отсюда и не смейте больше здесь появляться!!! – Яростно заорала вдруг Анна, которая обычно старалась хоть относительно держать себя в руках.

– Чегооо кричать-то? Дурында! – Попытался возражать алкаш, плюнув прямо на порог. – Будешь злой и никто на тебе не женится! Воооо как! А будешь лааапочкой и сам на тебе жжженюсь! Ты, вввроде, ничего такая. Но тощая, вредная, бестолковая наверно, но сссжалюсь – сойдешь на худой конец! Хоть яичницу варить научилась или совсем руки не с того места? – Алкаш оценивающе-пренебрежительно взглянул на Анну и сделал шаг вперед, пытаясь то ли приблизиться к ней, то ли войти в квартиру.

– Убирайтесь отсюда или клянусь – вам будет плохо! – Тихо и хладнокровно сказала Анна, преградив ему путь вытянутой вперед шваброй, той же шваброй громко стукнула по полу. – Я сказала убирайтесь прочь! – Уже почти яростно закричала Анна. В ее голосе звучала реально угрожающая нотка, прозвучавшая с такой уверенностью, что алкаш отшатнулся. Он растерянно на нее посмотрел и снова плюнув на пол, медленно побрел прочь.

Ярость Анны всегда была в большей мере связанна с тем, что она реально боялась пьяных людей. А вот бояться она ненавидела и выходила из себя от беспомощности перед этим недугом. Сейчас же она чувствовала ту раздирающую злость на отца, которую всегда запрещала себе чувствовать. Она была уверенна, что нет большей беды и боли чем та, которую причиняют те, кто должны быть силой, опорой и защитой.

Она, рыдая, вытерла мокрой тряпкой плевки алкаша, сдерживая тошноту. Потом, рефлекторно обняла швабру, словно ей была необходима хоть какая-то помощь, хоть наличие неодушевленного предмета, которая только что удачно подвернулась под руку и помогла. Она молча сотрясалась от рыданий, а успокоившись долго смотрела в пустоту перед собой.

Далее пришлось в очередной раз взять себя в руки. Она открыла окна, чтобы проветрить дом и начала убирать, отстирывая все подряд. К вечеру Анна устала настолько, что не могла и пошевелиться, просто сидела на своем идеально чистом полу и радовалось приятному запаху свежести, тишине и даже своей усталости, от которой и вся злость прошла. Внутри не осталось ничего, кроме пустоты и каких-то свободно блуждающих мыслей.

«Труд сделал из обезьяны человека, а безделье наоборот – превращает человека в обезьяну! … И вообще, что, если жизнь бьет в те места, через которые указывает на индивидуальную дорогу? Кажется, кузнец так заламывает раскаленное железо в необходимую форму с помощью молотка… Не может же все происходить случайно? Не может! Или мой Бог слишком хорошего обо мне мнения и переоценивает мои способности, мою выносливость. А я в один день просто кончусь и уже не смогу взять вверх над обстоятельствами! Исчезну как пар, поднимающийся с тарелки супа. Ой, блин, кушать хочу. Откуда эти мысли о смерти, когда всего лишь голодна? Правда голодна как стая диких кошек, а не одна лохматая штучка. Может я подыхаю и бред в голову лезет? Интересно, о чем обычно думают, умирая? Ощущение не из приятных наверно и на душе несомненно дрянь какая-то должна быть. Стоит ли расслабиться и созерцать происходящее, если нет сил бороться? Да и с чем мне бороться? С пьющим отцом? Словно я не способна его принять и любить таким, словно хочу исправить и изменить под свои потребности и удобство. Да, себя я люблю больше. Иначе бы давно сошла с ума. Не знаю, чего заслуживаю я, но и он заслуживает более благодарной и доброй дочери, а ему досталась я – тварюшечка! Мы стоим друг друга! Что бы поесть-то? И живот снова урчит, руки дрожат, кожа опять покрылась сыпью от чистящих средств и ручной стирки, спину ломит. Надо взять в кредит стиральную машинку со следующей зарплаты. Интересно, я чувствую себя несчастной или я и есть несчастная?» – выдавив из себя ироничную улыбку, от которой снова захотелось плакать, проговорила Анна. Она часто болтала что-нибудь вслух, оставаясь одной дома.

В это время снова постучали в дверь и брови Анны недовольно сжались. «Ну зачем портить такой замечательный момент? Отстаньте вы все раз и навсегда!» – снова вслух проговорила Анна, ожидая, что нежеланные гости сами уйдут, но нет – в дверь снова постучали. Анне пришлось встать.

На пороге оказался Федор Иванович. Он молча на нее смотрел. Она тоже застыла на месте и только вспомнив, что на ней старая, изношенная и даже дырявая местами футболка с такими же старыми, короткими штанишками, а волосы растрёпаны, глаза заплаканы – она вдруг, осознала всю нелепость своего вида и смутилась.

– Простите. Уборка измотала. – Виновато проговорила она.

– То есть в дом не пригласишь? – Выдавив из себя улыбку, спросил Федор Иванович. Он не мог не заметить заплаканных глаз Анны и это сразу вызвало в нем острую боль и тревогу.

– Ой, да, простите. Проходите.

Хоть тому, что в старой квартире идеально чисто в данный момент, Анна была рада. Грязи она стеснялась больше, чем бедности.

– Простите, не могу предложить кофе или выпивки. Так уж вышло, что еще не успела сходить в магазин, а запасов не осталось. – Смущенно проговорила девушка.

– Давай уже на «ты». Если позволишь, то кофе тебе предложу я, только в другом месте. Тебе придется переодеться и уехать со мной.

– Я буду рада! Но сперва мне надо принести еды отцу. Он спит и скоро проснется. Так что, посиди здесь минут десять, а я пока сбегаю в магазин.

– В таком виде идешь на улицу?

– Не надо меня стыдить. Эта улица видела виды и по хуже. – Обиженно ответила Анна.

– А я говорю не о плохом, а о прекрасном. Эта одежда тебе мала, наверно со школьных лет осталась. И она слишком облегает твое идеальное тело. Я не хочу, чтобы на тебя оценивающе смотрела толпа мужиков, сидящая на беседке у подъезда. – Искренне и прямо ответил Федор Иванович. – Давай за продуктами схожу я, а ты пока собирайся. Нам надо ехать.

– Но…

– Сейчас не время перечить. Пожалуйста, просто соберись. Я быстро вернусь. Есть какие-либо предпочтения? Что любит твой отец?

– Подойдут любые продукты – хлеб, сметана, колбаса. Суп сварю ему уже завтра. Нет, мне не удобно. Давай, все же, я сама схожу?

– Нет. Бегом одеваться! – Мягко, но повелительно произнес Федор Иванович, уже направившись к выходу.