Проспект в это позднее время был еще пустыннее, чем днем. Вдали светила круглыми фарами громоздкая машина. Через три секунды она свернула в переулок и пропала из виду, лишь слышался ослабевающий гул двигателя.

Стас, пытаясь двигаться неспешно, как и подобает законопослушному гражданину, перешел через дорогу, чтобы лишний раз не отсвечивать возле забора, где его может спалить сторож. Прошел вниз по узкой улице, по которой уже хаживал днем, и, ощутив прохладу и запах реки, сбавил шаг.

Люди не попадались. Совсем. Собаки, кошки и прочие животные тоже.

Гулять в темноте в городе не рекомендуется, вспомнилось ему, хоть комендантского часа нет. Просто не рекомендуется, и все, ибо человек — существо дневное…

Не потому ли нельзя гулять, что ночами по Чаринску гуляют ночные существа?

У Стаса засосало под ложечкой. Зря он об этом подумал, теперь страшновато…

Впереди в свете тускловатых фонарей на набережной блеснула поверхность реки. А вот — темная полоса пирса.

Ни одной живой души.

Стас спрятался за трансформаторной будкой так, чтобы его не засекли с пирса. Будка негромко гудела, и это нервировало, но больше прятаться негде.

Сперва он стоял, вертя головой, чтобы никого не прозевать, потом опустился на корточки. Еще позже — сел на траву.

Время шло, а город будто вымер. Тишина стояла мертвая — если не считать убаюкивающего гула трансформаторной будки и плеска воды. Автомобильное движение остановилось напрочь, окна близлежащих домов не светились. Пятиэтажки вдали, впрочем, горели прямоугольными глазницами, но далеко не всеми.

Подступила ночная прохлада и сырость. Ночь обещала быть по-осеннему промозглой. С реки наползали лохмотья тумана.

«Ну и какого лешего я сижу? — начал задаваться резонными вопросами Стас. — Спал бы сейчас в теплом и сухом номере. Так нет же, приспичило дежурить на этом холоде в ожидании невесть чего… Шерлок Холмс в ожидании Мориарти, блин. Только не гениальный сыщик, а придурочный тертон… Сон Изгоя включить, что ли?»

Но сон Изгоя включать не понадобилось.

Скоро заурчал двигатель, заскрипел гравий под колесами машины, сверкнули и погасли фары. Вполголоса заговорили люди. Много людей. На набережную приехали как минимум три крупные машины, а людей из них вышло штук двадцать.

Все вели себя сдержанно и тишину почти не нарушали, напрягшийся за будкой Стас слышал перешептывание и шарканье ног. Он видел множество смутных фигур — все были одеты в одинаковые серые плащи, и не разберешь, мужчины там, женщины или еще кто.

Среди серых фигур промелькнуло яркое радужное пятно. Стас прищурился и при свете слабого фонаря различил Иннокентия с залепленным ртом. Его нарядили в совершенно безумную радужную пижаму — словно единорога на нее стошнило. Кеша вращал глазами, он вспотел, несмотря на прохладную ночь, но не издавал звуков и не пытался вырваться.

Разноцветная фигура в окружении серых людей вышла на пирс, здесь все остановились и принялись усаживаться прямо на выкрашенные в красный цвет доски. Кеша сидел между двух типов, руки не скованы, но вряд ли бы ему удалось прыгнуть в реку.

Все пришедшие сплели пальцы в знакомую фигуру, и Стас услышал нестройный хор тихих голосов:

— Человек моет тело, но не моет душу… Мы, жители Чаринска, каждую ночь омываем и душу… Мы отдаем духовную грязь, что налипла за день. Мы отдаем ее целиком и полностью… Великие, придите и примите наше подношение!

Секундная пауза, потом:

— Человек моет тело, но не моет душу…

И по-новой. Люди в сером повторили молитву раз пять, если не больше. Затем голоса смолкли, и наступила тишина.

Стас за будкой уже не слышал ее гудения — привык. И не испытывал неудобства от сырости и холода. Сердце стучало как отбойный молоток, кровь бежала по жилам, было чуть ли не жарко.

Наконец затянувшаяся пауза прервалась. Молитву принялся читать знакомый баритон. Доктор! Он сидел на самом краю пирса. Никто ему не подпевал.

— … отдаем духовную грязь, что налипла за день. Мы отдаем… Великие СЕРЫЕ, придите, и возьмите наше подношение!

Стаса болезненно кольнуло в районе груди.

Доктор сказал «Серые»?

Накатило тревожно-тоскливое чувство приближения чего-то чуждого и враждебного. Сдавило горло. Охватило дикое желание дать деру, побежать во весь дух, не разбирая дороги. Но Стас остался стоять, согнувшись, за трансформаторной будкой, как зачарованный.

Сектанты (а как их еще назвать?) сидели на пирсе молча. Уныло плескала река. Туман поднимался, густел, клубился вокруг фонарей.

Бесплотный вздох пронесся над группой подносящих духовную грязь. Все глядели на реку, и Стас перевел взгляд туда же.

И вздрогнул.

В темноте и тумане к пирсу приближались силуэты. Серые и огромные, метра три в высоту. Там, где у человека голова, светили желтые огни — глаза. Стас решил, что это глаза, хотя огни были круглые и бессмысленные. Больше деталей не различить: ни лиц, ни тел. Стас не смог бы точно сказать, есть ли у силуэтов руки и ноги.

Три, четыре, пять силуэтов плыли над туманной рекой к реке, и к усыпляющему гудению трансформатора прибавился другой звук, более высокий и неровный. Стас не сразу догадался, что это воет Кеша с залепленным ртом — воет как-то не по-человечески, по-звериному, на одной ноте, не переводя дух. Его трясло, точно било током, но он продолжать сидеть со скрещенными ногами среди людей в серых плащах.

Стасу ярко вспомнились первые мгновения, проведенные в Сером мире. Когда он выбежал в страхе из родительского дома, где поселилась чудовищная тварь, то увидел среди убогих лачуг, коими были дома его соседей, черные фигуры… Они прятались от него.

Позже столько всего навалилось, что сознание как-то вытеснило это воспоминание…

Были ли это настоящие Серые?

Люди в плащах на пирсе склонились, коснулись лбами досок пирса, скорчились. Поползли в таком виде задом по пирсу на берег, рискуя свалиться в воду. Лиц никто не поднимал, на силуэты не смотрел.

Один Иннокентий в идиотской пижаме остался сидеть. Скорчившиеся сектанты огибали его и вскоре все перебрались на берег, где продолжили пребывать в земном поклоне, упершись физиономиями в камни. А Кеша сидел, дрожал, как лист на ветру, и выл.

Зрелище было и комичное, и ужасное одновременно.

Стас застыл за будкой, тело будто окаменело, аж мускулы заныли. Он смотрел, как окутанные мглой силуэты обступили пирс, стоя прямо на воде и не издавая ни звука. Пятнистый Кеша пропал из виду, лишь слышалось его подвывание.

Затем оно прервалось, как если б человека схватили за горло.

Часть Серых так же плавно и беззвучно отплыла в обратном направлении, но часть — кажется, трое — осталась. Они больше не заслоняли пирс, и Стас убедился, что Кеши на нем больше нет.

Серые забрали его с собой.

Куда? Зачем?

Наверное, лучше не знать.

На долгие томительные минуты воцарилась тишина. Замолкли даже молитвы людей в плащах, включая баритончик доктора.

Потом зазвучал голос. Шелестящий, заунывный, как ветер на кладбище. Навевающий дикий, до судорог, ужас:

— Почему среди вас тертон?

Глава 46

Чаринск-12

До Стаса не сразу дошло. Он оглянулся, будто рядом должен стоять еще один тертон. Люди в серых плащах оторвали лбы от каменной набережной и в полумраке завертели головами.

Дымная фигура, возвышающаяся над коленопреклонными чаринчанами, протянула то, что можно было принять за руку. Указало на трансформаторную будку.

— Он там!

Сектанты засуетились, зашаркали, принялись вставать. Наиболее шустрые бросились к Стасу, еще не видя его.

Стас облился ледяным потом. Засекли! Не понимая, что делает, побежал прочь от будки, от пирса, от берега — куда глаза глядят.