Первая мысль Стаса была такая: «Это маскарад. Кто-то нарядился во все вязаное, надел маску и так далее».

Но мысли не суждено было развиться. Существо осведомилось вкрадчивым вибрирующим голосоком, от которого леденели внутренности:

— Ну что, внучок? Нашел косточки-то?

С этими словами тряпичные руки куклы вцепились в плечи Стаса и с невероятной силой повалили на пол. Существо навалилось на него мягкой, но тяжелой грудой, совсем как во сне, сдавило горло мягкими сильными вязаными пальцами.

Стас едва не сверзился обратно в подвал, выронив лопату — она с бряцанием упала возле стенки. «Чудовища ходят при ярком свете?» — пронзила мысль. Да, они ходят — и при свете, и днем, если надо. Просто мы их не всегда видим…

Кукла, давя нешуточным весом и обдавая затхлым запахом, тянула его в сторону люка, и Стас догадался: эта тварь хочет затолкать его обратно в подвал, прикончить и закопать рядом с костями настоящей бабушки, а потом заменить его самого вот такой сшитой наспех большой куклой… И мать будет видеть эту куклу как настоящего живого и румяного Стаса, и в ней не зародится ни капли сомнения, как не зародилось за все эти годы жизни с поддельной бабушкой…

Во время студенчества Стас посещал кружок по микст-файту — коротко ММА, — и кое-какие приемчики, что в стойке, что в партере, закрепились в нем на уровне подкорки и рефлексов. Несмотря на весь ужас и сюр происходящего, он на полном автомате воткнул колено в грудь кукле, отдавил от себя и сразу же вывернулся, зажав руку между бедер в болевой приеме.

Прием удался на славу, тренер был бы доволен, но тяжелая и мягкая рука куклы просто изогнулась в локте в направлении, противоположном естественному. Все же теперь Стас уже не лежал под существом, а рядом, и кукла тяжко барахталась животом вниз, стараясь ухватить человека другой рукой. А перед носом у Стаса лежала лопата…

Он выпустил вязаную руку, быстро схватил лопату, молниеносно вскочил, развернулся к твари — та тоже успела подняться, шустрая! Но Стас уже со всей дури опустил лопату на бессмысленную физиономию чудовища с фарфоровыми шариками вместо глаз.

Раздался глухой звук, какой бывает, если лопатой врезать по мешку, набитому опилками. Поднялось облако пыли, хорошо видимое в свете лампы накаливания, рожа чудовища разорвалась надвое, один фарфоровый глаз покатился по полу, другой раскололся и застрял в плотной волокнистой массе внутри головы, парик слетел.

Но причиненный ущерб не произвел на куклу особого впечатления. Ее руки вцепились в рубашку Стаса, рванули, затрещала ткань — на сей раз на Стасе. Грудь с амулетом обнажилась. Стас наклонился вперед из-за рывка, и цилиндрик с таинственными письменами коснулся шеи куклы.

Откуда-то изнутри тряпичного туловища раздался тонкий-претонкий звон. Или крик? В волокнистой массе зашевелились полупрозрачные усики мицелия, затряслись и втянулись. Стас снова врезал лопатой — по груди, — отшвырнув куклу к стене. С разваленной лысой башкой, безглазая, она размахивала руками, и движения были до жути похожими на человеческие… Отбросив лопату и подчиняясь наитию, Стас снял с себя цепочку и надел на шею кукле.

Тварь разом обмякла, бухнулась на широкий зад, расставив ноги и руки так, как это и положено куклам, мелко затряслась. Она уже ничего не могла поделать Стасу.

Он уперся ладонями в колени, перевел дух.

— Что ты за тварь такая? — выдохнул он. — Это ты убила бабу Настю? Мою настоящую бабушку… там?

Он кивнул на люк — все еще открытый, освещенный светом из подпола.

Кукла тряслась, словно ее било током — но это был не ток, а амулет.

— Наоба… — прокряхтело существо, и непонятно было, чем и как оно разговаривает, морда-то разорвана вместе со ртом! — Наоба… Наоборот… мы хотели… чтобы она… жила! Да, жила! Она давала еду!..

— Какую еду? — спросил Стас и подумал, что не слишком-то и жаждет знать ответ.

— И мать твоя дает еду! — взвизгнуло существо. Сейчас голос звучал так, будто говорило сразу несколько человек очень неприятными визгливыми голосами. — Дает, а как же еще? Да! Как старуха подохла пять лет назад, твоя мамка-то захворала, и мы бы потеряли еду! Потеряли бы! А твоя мамка дает хорошую еду, вкусную еду! Да!.. Поэтому мы заменили бабушку, создали ей бабушку, связали ей новую бабушку… Чтобы мать твоя радовалась и давала еду… Ты ж ее оставил, плохой сынуля, дурной такой весь!.. Оставил, да?.. Поэтому мы ей составили компанию, хе-хе-хе… И тебя заменим, сынуля, и тебя… И будет новый сынуля куда лучше прежнего, румяный будет, здоровый, послушный будет весь такой, да! Хороший будет, это-то точно, не уедет в город, не бросит одинокую мамулю…

— Перебьетесь! — рявкнул Стас. Он был в ужасе.

Существо помолчало, сидя у стены с раскинутыми неловко конечностями и подрагивая. Потом снова заговорило, другим голосом, более низким, зловеще-спокойным:

— Не надейся на свои силы, тертон! Как обрел их, так и потеряешь! Мы за тобой из-за Завесы следить будем, пока…

И не договорило, перестало дрожать, застыло грудой тряпья. Между ног начала растекаться лужа — из куклы вытекала слизистая жидкость, без запаха, но не вызывающая ни малейшего желания приглядываться к ней.

Однако спустя несколько ударов сердца Стас уловил мерзкий запах гнили, но при этом понял, что пахнет не в реальности, а это он так воспринимает мир своим новоприобретенным экстрасенсорным чутьем. Воняло зло, наполнявшее дом, но только что покинувшее его. Он подхватил лопату и вышел из дома навстречу робкому рассвету, оставив в коридоре куклу вместе с амулетом.

Глава 11

Амулет-11

Светлело. Среди домов на противоположной стороне улицы скользили тени, ловкие, беззвучные, непохожие ни на зверей, ни на людей. Они избегали Стаса Думова. Он встал посреди двора, по-прежнему не слыша крика петухов, лая собак, людских голосов. Серый мир никуда не делся — напротив, стал куда детальнее, реалистичнее, откровеннее… Что может быть хуже ночного кошмара? Только кошмар, который не кончается с наступлением утра…

Стас не знал, что случилось на самом деле, но отдавал полный отчет в том, что его жизнь уж точно изменилась и пути назад нет. Отныне он тертон, что бы ни означало это слово, и видит то, чего не должен видеть ни один смертный.

Или же он все-таки сошел с ума? Что, если на самом деле он бьется вот прямо сейчас в смирительной рубашке в комнате, обитой мягкими матрасами?

Он глянул на соседний дом, в сером мире абсолютно покинутый. Получается, Никита — тоже как бабушка? Его заменили куклой, которую все видят как обычного человека? А его дети — братья-близнецы? А престарелые родители? А жена Злата, которая на сносях и ждет девочку? Сколько людей в мире под неведомой Завесой заменены вот этими тряпичными тварями?

Он не выдержал, побежал куда-то за калитку, по улице, вдоль убогих домов, сделанных из чего попало, из дешевых материалов, глины и соломы… Где правда? Здесь, в Сером мире или там, где все чинно и благородно? Он споткнулся и упал на четвереньки, выронив лопату, зажмурился, не желая видеть все это чудовищное убожество…

…Кто-то деликатно кашлянул. Стас открыл глаза и поднял голову — перед ним стоял знакомый старик-тауханец, все такой же морщинистый, скуластый, улыбающийся, с узкими щелками глаз, неопределенного возраста. На нем красовался тот же потертый, выцветший плащ, такие же штаны и кожаные сапоги ручной работы. Весь этот прикид удивительно гармонировал с Серым миром… Да и с тем, под Завесой, в принципе, тоже… В руке у тауханца был молитвенный барабан, посылающий молитвы-мантры во вселенную. За спиной висел брезентовый вещмешок.

— Как дела, тертон? — полюбопытствовал старик таким обыденным тоном, словно они встретились днем в придорожном кафе.

Стас сел на пятки, вставать не хватало сил. И желания. Хриплым голосом спросил:

— Почему вы так меня называете?

— Потому что тертон — это тот, кто ищет клады, — охотно объяснил дед.