Но баба Настя проблем своим близким не доставила, а тихо и мирно скончалась ночью на второй день после того разговора за завтраком. Рано утром Стаса разбудил крик матери, которая встала раньше и обнаружила бездыханную бабушку. Стас был потрясен этой неожиданной смертью, но еще больше его поразило то, как хорошо в смерти выглядит бабуля: будто просто спокойно спит. Даже румянец остался, а ведь такого быть не должно! Или это был такой вот загар?

Дальнейшее было как в тумане. Невесть откуда набежали старухи, старики, мужики и бабы, даже дети, и Стас обнаружил, что ни он, ни мать больше в доме не хозяева, — тут прочно и уверенно закрепились пожилые поимчане.

Старушки, причитая и подвывая (кто со слезами, кто без), полностью взяли на себя организацию похорон, обмыли и обрядили покойницу. В числе тех, кто обмывал бабушку, была и мать Никиты Сапожникова. Сам Никита ходил мрачный по двору, смоля сигаретой и покрикивая на злобную Найду, которая очумела от наплыва незнакомых людей.

Мать очень болезненно восприняла смерть бабы Насти, рыдала так неистово, что Стас боялся, как бы сердце не разорвалось. Женщины хлопотали вокруг нее, сердито отмахивались от Стаса, который мялся рядом, но своими собственными причитаниями лишь подливали масла в огонь. Вроде успокоятся, потом одна начнет причитать, остальные подхватят, и поднимется такой вой, что вся деревня слышит.

«Как в курятнике: яйцо снесет одна курица, а орут все», — сердито думал Стас, устав от всего этого цирка. Он не верил, что хотя бы половина плакальщиц искренна. Бабе Насте уже за восемьдесят было, то есть она пребывала в возрасте, когда утреннему непробуждению не удивляешься, так чего так убиваться-то посторонним, в сущности, людям?

Все же хорошо придумано в природе, размышлял он дальше виновато, когда пожилой человек начинает терять рассудок, его забирает смерть. С одной стороны, близким проще, как не цинично об этом думать, а с другой — сам старик или старушка, впавшие в маразм, уже не воспринимают близящуюся смерть близко к сердцу. Что ни говори, а баба Настя отошла в мир иной недурственно, не болела, не лежала, зарабатывая пролежни, не ходила под себя…

Зеркала в доме были занавешены, гроб с телом стоял на двух стульях в гостиной, рядом постоянно крутились бабки. Соседки усердно помогали с готовкой еды, мужчины тоже без дела не сидели, взаимовыручка в деревне традиционно находилась на высоком уровне.

«А еще тут очень скучная и однообразная жизнь, — подумал Стас. — Любое событие, даже такое скорбное, воспринимается как яркое Событие с большой буквы».

Что касается его самого, то смерть бабушки вызвала в нем смешанные чувства. Бабушка всегда принимала живейшее участие в его воспитании, и он однозначно был опечален. В то же время последние по времени события сильно повлияли на то, как он воспринимал бабулю. Как он не старался напоминать себе про маразм, в памяти намертво впечаталась жуткая ночная сцена, когда бабушка вызверилась на него и требовала, чтобы он выбросил «плохую вещь». И разговор за завтраком упрямо не выветривался из памяти.

Амулет Стас по-прежнему носил на шее под одеждой, выбрасывать и не собирался. Идея отыскать отца занозой засела в голове. Вот отыщет отца, тогда и подумает, избавляться от загадочного артефакта или нет. Еще поглядеть нужно на «поведение» амулета. Пока же он ведет себя нормально.

После похорон мать бродила по дому, как во сне, почти ничего не ела, потеряла интерес к жизни и со Стасом не желала разговаривать, ограничиваясь короткими односложными репликами. Стас подозревал, что она его винит в скоропостижной смерти бабушки, хотя это было неразумно. Разок она спросила, избавился ли он от цепочки и, когда Стас соврал, что да, больше вопросов не задавала.

Стас взял на себя всю работу по хозяйству, включая стряпню, мытье посуды, стирку и уборку. Мать же все время, когда к ним не приходили соболезнующие, проводила в спальне, лежала лицом к стене, а ночью, бывало, стонала во сне. На пятый день, видя, что улучшения не предвидятся, Стас вызвал «скорую» из Бурнинска. Приехал фельдшер, померял давление, сделал какой-то укол и развел руками. Переутомление и сильный стресс на фоне гипертонической болезни и повышенной тревожности, выставил он вердикт и предложил положить мать в больницу на недельку, прокапать, пронаблюдать.

Стас, недолго думая, отвез мать на другой день на машине в Бурнинскую районную больницу. Он начал бояться, что если ничего не предпримет, скоро ему предстоят новые похороны… Терапевт, осмотревший мать, оказался старым знакомым и быстро организовал госпитализацию. Без этого знакомого далеко не факт, что мать удалось бы положить в стационар так просто.

Мать не возражала против госпитализации — она вообще мало реагировала на происходящее. Стас попросил ее всегда держать при себе телефон, не дождался внятного ответа и обменялся номерами с терапевтом, радуясь, что им так повезло с этим знакомым.

Провозившись с матерью и ее госпитализацией целый день, он вернулся в непривычно пустой дом, в котором недавно лежал труп… Ему было не по себе. Одиночество, правда, немного скрашивала Пэрис, нагулявшаяся досыта со своими северо-западными котами, но человеческого общения заменить, понятное дело, не могла.

До наступления сумерек Стас по инерции работал во дворе, замазывая угол дома сложным раствором и предаваясь невеселым размышлениям о недалеком будущем. Мать определенно придется забрать с собой в город, в однокомнатную квартирку — не переезжать же самому и заниматься сельских хозяйством? Усадьбу продать, кур зарезать или тоже продать подешевле — дорого в деревне никто не возьмет… Пэрис, скорее всего, нужно оставить здесь, на попечение соседей. Дел предстоит немало, а отпуск скоро заканчивается.

Перед отходом ко сну Стас вспомнил услышанное где-то суеверие, что, дескать, надо подержаться за ноги покойника, чтобы не снился. За ноги бабушки он не держался, а сейчас уже поздно. Полный невеселых дум, Стас долго ворочался в постели, но все-таки крепко уснул.

Среди ночи открыл глаза и в залитой сумеречным светом комнате увидел бабу Настю, одетую в ту же одежду, в которой ее хоронили, в платке, с бумажным венчиком на лбу и полупрозрачным тканью на лице. Сразу явилось понимание: это сон. Но легче от этого не стало. Что-то произошло с бабушкой, она разбухла под одеждой, руки и лицо почернели, она ворочалась в полумраке и говорила низким блеющим голосом:

— Внученька, Стасюшка!.. Я ж не умерла вовсе! Не заметил ты? Уснула я просто, а меня живую закопали…

— Ты умерла, — ответил ей Стас. Не мог не ответить, хоть и осознавал, что все это сон. — Несколько дней миновало… И фельдшер тебя посмотрел, в зрачки светил, пульс слушал…

Бабка замерла. Сквозь прозрачную ткань горели желтые глаза и щерились редкие острые зубы. Привидение вкрадчиво поинтересовалось:

— А ты разве мои щечки румяные не приметил? С каких это пор у мертвеца щеки-то румяные?

Стас вознамерился было ответить, что бабушка, наверное, использовала румяна, а позже ее подкрасили старушки-соседки, но разбухшее чудовище в погребальном наряде внезапно навалилось на него всем своим телом, студенистым, дряблым, но невероятно тяжелым. Стас чувствовал помимо тяжести еще и леденящий могильный холод, он забился, попытался вырваться, но силы его покинули.

— Ты штукой-то своей дурной проверь, жива я или нет! — прохрипело чудовище, продолжая его душить.

Дернувшись так, что чуть не сверзился с кровати, Стас проснулся весь в холодном поту. В темной комнате словно бы вот лишь секунду назад кто-то был, но успел скрыться в момент пробуждения, отшатнулся во мрак, затаился где-то неподалеку. Стас нашарил телефон на тумбочке, непослушными со сна пальцами включил фонарик, в его луче метнулась небольшая тень, остановилась на пороге, сверкнула глазищами. Пэрис!

Стас сгреб с той же тумбочки амулет — снимал его на ночь, — цепочка нагрелась и вибрировала в пальцах. Что это такое?

Откинувшись на подушку, он попытался думать логически и здраво. Бабушка лежит в могиле уже пятые сутки. Если у нее была летаргия, которую не разглядел фельдшер, что само по себе вещь маловероятная, то сейчас баба Настя гарантированно мертва…