Друзья – это те, кому безоговорочно доверяешь, но я не уверен, что могу доверять тебе, Одди.

– Друзья, – просто ответил Артур, пожав крепкую и шероховатую, как у мальчишки, ладонь Оделян. Девушка широко улыбнулась, и, как показалось подозрительному клипсянину, с большим облегчением.

– Тогда я расскажу тебе кое-что про Доргейм, чтобы ты понимал. На первый взгляд кажется, что я тут единственная госпожа, и все подчиняются мне напрямую. Так и есть. Если правила нарушаются, я приказываю жестоко наказать нарушителей. Но это вовсе не от того, что я излишне жестока. Просто если не накажу я, накажет он.

– Он?

– Да, он, Бунтарь. Доргейм.

Артур с удивлением посмотрел на Одди, намереваясь застать на ее лице хоть какой-то признак, указывающий на то, что она шутит. Но нет, госпожа топей была серьезна и грустна.

– Ты не шутишь? – на всякий случай уточнил он. – И если нет, то о ком конкретно, собственно, идет речь?

Оделян пожала плечами.

– Я не знаю, о ком конкретно. Представь, один из обитателей Доргейма вдруг вздумал артачиться на уроках. Он перестал делать задания, принялся грубить преподавателям, потом устроил голодную забастовку в качестве протеста. Я наказываю его максимально жестоко, чтобы у него не возникло иллюзии, что все сойдет ему с рук. В моих интересах проучить его с максимальной суровостью, потому что мне небезразлична его дальнейшая судьба. Допустим, моего внушения оказывается недостаточно, и нарушитель планирует побег. Ему даже удается уйти за пределы школы… А потом он пропадает навсегда, либо возвращается, но уже в таком видоизмененном состоянии, что лучше бы ему было, поверь, послушаться меня с самого начала. Я не знаю, кто это делает. Между собой мы зовем его Доргеймом. Незримый дух школы, который денно и нощно следит за нами. К несчастью, он не дает второго шанса. Сначала он позволяет мне наказать отступника, а потом расправляется и сам по своему усмотрению. Правила просты: слушаться лидеров, исправно учиться, выполнять ежедневные работы и не помышлять о побеге.

– И ты… Вполне принимаешь такой порядок? Тебе кажется это нормальным?

Одди покачала головой и с потаенной грустью посмотрела вдаль, как несколько минут назад это делал Артур.

– Я считаю происходящее нормальным, поскольку мои и его цели совпадают.

– Может, ты просто до конца не знаешь, какая на самом деле твоя цель?

Оделян фыркнула.

– Опять забываешься, новичок. Не боишься оказаться в стане Неприкасаемых? Одна ошибка, вторая, а потом… Врач пытался их вылечить, но тоже безуспешно.

Артур вздрогнул. Джехар, кажется, говорил, что Неприкасаемые становились таковыми уже после того, как попадали к главному лекарю, а не до того.

– Одди, а вы не пытались вычислить того, кто мог совершить…

– Нет, Бунтарь. Нас устраивает распорядок. Вера в то, что это поможет нам в будущем, столь крепка, что поддерживает каждого из нас и дает силы.

– А почему ты, кстати, не любишь беруанцев?

Лицо Одди изменилось и сделалось жестким.

– Ненавижу политику Беру по избавлению от собственных жителей. Если нет места на ветках, так обеспечьте жителей альтернативой! Но король едва ли об этом задумывается. Моя собственная семья предпочла избавиться от меня. Удивлен? Да, у меня были брат и сестра, так вот этот самый милый братишка собственноручно сдал меня армутскому купцу. Не знаю, сколько он за это получил, да и не хочу знать.

– И где ты потом оказалась? – спросил Артур, испытывая невольную жалость к девушке, сидевшей рядом с ним. Оделян хмыкнула.

– В Мире чудес.

И этим все было сказано. Артур понимал Одди, как никто другой, ибо и сам прошел испытания кочевого города.

– Так что не кручинься, Бунтарь, – с горькой улыбкой произнесла девушка, и Артуру в этот момент показалось, будто она старше его лет на двадцать, хоть в действительности все было совсем не так. – Доргейм не самое плохое место на земле. И потом, мы выберемся отсюда. И восстановим справедливость. Хотела бы я посмотреть в лицо своей мерзкой семейке, когда мы будем завоевывать ветку за веткой.

Потом Оделян изящно поднялась на ноги.

– Я пойду. Ты мне не понравился в начале, но теперь мне хочется тебе доверять. Я знаю, что ты не подведешь и не наделаешь глупостей. В противном случае мне будет действительно искренне тебя жаль. Встретимся за обедом, и, если хочешь, можешь сесть за мой стол. – Выдав данную тираду, Оделян развернулась и оставила Артура в одиночестве.

Этим же вечером, когда ребята уже утрамбовывали клопов в своей камере, Азор, проходя мимо Артура, тихонько шепнул тому на ухо, чтобы остальные не услышали:

– Завтра мы должны попытаться. Четверка не против. Что скажешь ты?

Несколько минут Артур обдумывал сказанное. А затем в тишине раздался его уверенный голос.

– Я согласен.

Следующее утро началось с нервного мандража. Всю ночь Артур не мог сомкнуть глаз: ему чудилось, почти физически, как над его головой сгущаются черные тучи, несшие в себе разрушительные громы и молнии. Юноша основательно обдумывал все произошедшее с ним в исправительной колонии, с первого дня до настоящего момента. Каждая реплика обитателей школы, даже самая обыденная, казалось, несла в себе сакральное значение. Все до мельчайшей детали представлялось важным. Только вот ему пока было не под силу разгадать загадку лукавого Доргейма. Артур пытался мысленно представить лицо таинственного лекаря-отшельника; чем более он это делал, тем более сомневался в том, что господин Тукай является Тенью. Беловолосый мужчина исцелил его одним прикосновением, в то время как при вправлении вывиха наверняка должна была появиться ужасная боль. А существа из Желтого моря, насколько это вообще было известно Артуру, не умели исцелять. По крайней мере, Триумфия лечила лишь с помощью трав, и никак иначе.

Способность помочь другому человеку относилась к высокому искусству, которое единорог однажды передал человеку. Значило ли это, что господин Тукай был естествознателем? Значило ли это вообще хоть что-нибудь разумное? Но ведь из живых естествознателей остались лишь Ирионус, Нороган и Индолас; правомочно ли будет наречь господина Тукая Нороганом? В какой-то момент подозрительный лекарь принялся разглядывать его лицо, словно желая узнать в нем кого-то… Впрочем, может и не стоило искать в болоте второго дна, и местный табиб – это все-таки Тень? Артур догадывался о неспособности обитателей Желтого моря стать естествознателями, однако нельзя было исключать другой вариант – естествознатель мог стать Тенью. Ведь Дантрос же как-то подпал под влияние Сури, хоть и являлся с самого начала ревностным последователем Вингардио. Это был первый момент, над которым следовало обстоятельно поразмыслить.

Второе важное дело, страшно беспокоившее Артура, было связано с побегом. Правда состояла в том, что юноша совершенно не продумал осуществление этого рискового и отнюдь не легкого предприятия. Вместо этого он всецело доверился Азору, как опытному человеку, который уже давно находился в Доргейме и прекрасно понимал, в каком направлении стоило действовать. Не опрометчиво ли это? Не слишком ли легкомысленно? Являлся ли Азор ему другом, или врагом? Но юноша отчаянно мечтал сбежать, а мысль о длительной разлуке со своими дорогими друзьями представлялась ему столь мучительной, что малейшее промедление становилось для него изощренной пыткой.

Второй причиной (и, пожалуй, основной) толкавшей его на немедленное осуществление своего плана, было то, что клипсянин всем сердцем боялся Тени. Хотя вернее будет сказать, он ужасался скорее последствий встречи с ней. Он страшился, что коварная Тень сможет завладеть его существом, полностью подавить волю и сопротивление, что он станет подобием послушного Дантроса, жалкой собакой на коротком поводке. Наконец, Артур боялся, что Тень навсегда изменит его сущность, и он перестанет быть самим собой. Этот безотчетный страх был такой невиданной силы, что гнал юношу прочь из Доргейма, без рассуждения.