И во-вторых — он капец какой упёртый. Я, получая по морде или при неудаче, включаю голову и анализирую что не так. Если же бьют Максима — он теряет последние извилины, забывает, что проиграл и тут же пробует снова.

У меня — аккуратные, точные шаги к прогрессу. У Максима — шаг назад, два вперёд, прёт как вездеход. Подходы, скажем так, разные. Однако!

Да, мы оба жёстко пашем!

На следующий день мы снова стояли у этого зала, только без спортивных сумок. Чувство странное, будто на утренник пришёл. Хотя на утренниках я никогда не бывал.

Солнышко светит, снежок уже скоро начнёт таять, носик морозит. Красота.

— Итак, спортсмены! — тренер в камуфляже вышел к нашему отряду, — Граждане собрали вещей на благотворительность детским домам! Многие из вас и сами их воспитанники, так что понимаете, как это важно для детей! — говорил он громко, — Сейчас едем на место и помогаем разгрузить. Всё ясно⁈

— Так точно!

— Тогда за мной!

И мы пошли… на троллейбусную остановку.

— Миша, куда мы идём⁈ — шептал Максим.

— Я не знаю! — шептал я.

Его дворецкий и мой батя недоумённо шли позади. О них знали, им не против — лишние руки, в конце концов.

— В троллейбус мы идём, — пробормотал Морозов.

Мы на него повернулись. Брюнет шёл в поношенной куртке и обычной такой круглой шапке. Семья у него явно не богатая, это сразу видно.

— Троллейбус?.. — не поняли мы, — Троллфейс?

— Типичные аристократы… — покачал он головой.

Я ездил на такси и… э-э… машина там… бибика. Откуда мне знать, что эта вот огромная штука на электричестве — и есть троллейбус⁈

— Ва-ау… — мы оглядывались.

— Кайзер, Слюнявцев — а ну встать! Старикам, больным и женщинам нужно уступать место!

Мы подняли головы и увидели улыбающуюся приятную женщину за тридцать, с пакетами в руках. Она хоть и говорила нам не переживать и сидеть, но мы тут же подскочили.

— Ой, спасибо, мальчишки, — улыбнулась она, — Может на коленях хотите посидеть?

— ДА ХОТИМ! — заорал Максим.

И тут мы с Морозовым поймали одну волну… мы переглянулись и покосились на Макса. А тому пофиг, тот своё получил.

Но мы почему-то рано остановились.

— Э, чё, выходим? — оглядываюсь.

— Нет, остановка, — пробурчал Морозов.

— Ну значит выходим.

— Не наша. Для других. Зайти и выйти.

— И как я должен понять, где моя⁈

— Ох, боже…

Странный транспорт… едем на электричестве, оплачиваем в конце, и фиг знает когда выходить. Я запутался.

В итоге доехали мы через пять остановок. Тренер за нас заплатил, и мы всей компашкой вышли. Максима от тёти еле оттянули.

В глаза сразу же бросились грузовики, а затем — детский дом номер три. Мы заходим за территорию, обходим и встаём возле ворот для поставок всяких продуктов и вещей. Грузовики сюда же и заехали.

— Лёха, рады видеть! — водитель с сигаретой во рту пожал тренеру руку, — И вас, спортсмены! Что, снова постараемся?

— Так точно, дядя Миша! — крикнули все, кроме нас с Максом.

Блин… снова та самая атмосфера общего дела, общей идеи. Братства! За полтора месяца тренировок я уже к ней привык, но сейчас меня окатило снова.

Круто, блин! Это не одиночество в аду. Это… жизнь.

Обожаю жить!

Нас всех распределили. Те, кто по сильнее — тащат тяжёлые ящики. Те, кто мы трое — тащим чё можем. Моему бате и дворецкому ваще холодильник новый приказали переть. Вы бы видели их лица.

— В конце будет полевая кухня! — напоследок добил тренер, — Будет каша, чаи и бутерброды на свежем воздухе.

— Каша⁈ — почему-то офигел Максим, — Я кашу с садика не ел!

— И что ты ел?.., — спросил Морозов.

— Стейки, лобстеры. Фигню всякую.

Леонид на него снова покосился. Что-то многовато он, кстати, базарит, не замечаете? Хотя, с другой стороны, мы особо вместе и не собирались, всегда подальше держимся. Да и адекватно вроде разговаривает… что нетипично.

Ладно, закроем глаза.

В итоге мы потащили ящики. Нам, трём карапузам, давали самые маленькие, потому что мы, как известно, карапузы. И если поначалу мы тащили нормально и без вопросов, то уже на втором заходе детская задница потребовала приключений.

— А чо там внутри-и-и?.., — заговорчески протянул Максим.

Коробки не запечатаны, легко разворачиваются. Мы их тащим, надрываемся, и даже не знаем, что внутри! Детское любопытство начало брать вверх и… эх, да, мы поддались искушению.

Перетащив под козырёк, где их потом заберут, Максим аккуратно приоткрыл коробки.

— О, конфеты! — удивились мы.

Вафельные какие-то, «Три Мишутки». Про меня что-ль?.. Нифига, а процент кто платить будет?.. И почему три?.. Я один такой…

— Блин, Миш, а если так подумать… — вдруг нахмурился Максим, — Они ведь не часто конфетки едят? Ну, не когда хотят да? Им ведь вон, собирают, значит купить они сами не могут.

— Не знаю… — пробормотал я.

— Нет, — сказал Морозов, — Не часто.

Мы на него глянули. В ответ он не смотрел — лишь с тоской на коробку.

Затем мы переглянулись с Максимом, и я увидел, как в его глазах загорается огонёк.

— А давайте… давайте тоже задонатим! Как в Бравл Старсе, только в реальной жизни! Ща! — он полез в карман и достал оттуда пару барбарисок, — Во. У меня много, а им важно! Конфеты — важно! Пусть покушают. Мама говорит — надо делиться и не быть жопой!

И тогда… Макс аккуратно кладёт барбариски между упаковок.

Я смотрю на него. Смотрю на Морозова. Сердцебиение ускоряется, окатывает какое-то странное чувство.

— Да я… да ты… — не нахожу слов, — Да я тоже так сделаю! Я не жопа!

Сую руку в карман и нащупываю крокант. Всегда со мной, это мой оберег. У меня было четыре конфетки, так что я достал три и положил поверх Максиминых. Он, увидев, что у меня больше, затеснялся своего размера подношений, поэтому полез в штаны и с трудом нарыл ещё две, одна из которых полетела следом.

Я насупился. Ну, крыть нечем — ничья, увы. С последними конфетками мы не расстанемся — сегодня ещё чем-то питаться надо. Я без кроканта не проживу.

Максим голова конечно. Нам же не трудно! А детям вон, приятно. Сердце говорит, что это пусть и слегка бесполезное, но правильное решение. На душе теперь хорошо.

Только вот теперь нам интересно другое.

— А ты ничего не положишь? — посмотрели мы на Морозова.

Глядя на всё это, он даже не удосужился хотя бы одну положить! Что за жадность?

— У меня ничего нет, — ответил мальчик.

— В смысле? — не поняли мы, — Тебе мама не даёт конфеток в школу?

— У меня нет мамы.

— Это как? А как ты тогда родился? Ты не мог родиться без мамы!

— Ну, как-то родился…

— Значит у тебя есть…

— У меня. Нет. Родителей! — он повысил голос, сжал кулаки и посмотрел на нас, — Я сирота, понятно⁈ Никого. У нас. С сестрой. Нет! И не будет! Нас бросили! И мне нечего положить другим детям, потому что у меня, вот представьте, самого ничего нет!

Мы с Максимом застыли. Повисла тишина, прерываемая лишь тяжёлым дыханием Леонида.

И до меня всё дошло. Только сейчас. Всё, что я подмечал о Морозове, начиная от одежды и до характера — теперь всё это понятно. Родители не учат его манерам. Папа не покупает ему новенькую одежду каждый сезон. Мама не даёт ему конфеток.

Потому что у него нет мамы, и нет папы.

И мы с Максимом — два дебила, оторванные от реальности. Два ребёнка.

Морозов стоял со сжатыми кулаками и глубоко дышал после крика. Он не хотел плакать, по крайней мере не заметно, но по глазам видно — ему обидно и стыдно в таком признаваться. Обидно, что мы его не поймём. Стыдно — что показывает слабость.

Я глянул на свою ладонь. У меня оставалась ещё одна конфетка, я планировал её съесть с чаем. Но…

— На, — протягиваю я, — Мою положи, но от себя.

— Да, и мою! — сказал Максим.

Мы протянули ему барбариску и крокант. Наше сокровище. Нашу главную страсть.

— Мне не нужны ваши подачки, — процедил Леонид.