Но все было гораздо сложнее.

— Покатайся со мной, — сказала я.

Он покачал головой.

— Да ладно, если кто-нибудь еще зайдет сюда и увидит, как я катаюсь, они меня выгонят. Из-за тебя меня уволят, — внезапно мне пришло в голову, что, возможно, это было тем, чего он хотел.

— Никто не собирается тебя выгонять, — усмехнулся он. — Не волнуйся. Я позабочусь об этом.

Сомнения все еще оставались во мне… вместе с желанием продолжить разговор с ним.

— Тебе больше нечего делать перед тренировкой, — парировала я. — Или ты боишься, что я обгоню тебя?

Это было такое совершенно диковинное заявление. Это все равно заставило его губы дернуться немного сильнее.

— Хорошо, — сказал он. — Но с этого момента ты должна приходить сюда кататься на коньках. Я не хочу, чтобы кто-то приставал к тебе, как на другой стороне.

— Посмотрим, — я не собиралась давать никаких обещаний.

Он вышел на лед. Затем повернулся и без видимых усилий покатился задом наперед. На нем была толстовка, облегающая плечи, и пара серых спортивных штанов, его темно-русые волосы растрепались, обрамляя резкие черты лица. Его челюсть и скулы были такими острыми, что казалось, он не принадлежит к тому же виду, что и все мы.

— Тебе нужны коньки получше, — сказал он, катаясь задом наперед.

Я взглянула на потертые черные хоккейные коньки, которые сдавали напрокат.

— Ах да. Старые коньки… Это единственная причина, по которой я не могу обогнать тебя.

Он усмехнулся, и я перевела взгляд на его лицо. Тепло разлилось в моей груди. Я рассмешила его.

— В тебе есть склонность к соревнованиям, да? — поддразнил он.

Я покатилась за ним.

— Это ничто по сравнению с тобой.

— Понятия не имею о чем ты.

— Как дела у Картера?

Его губы сжались.

— С ним все будет в порядке.

Я ненавидела то, что он перестал улыбаться, и я ненавидела то, что я была так далека от их тесного маленького круга дружбы. Он не собирался рассказывать мне, как на самом деле дела у Картера.

— Ты с нетерпением ждешь благотворительного аукциона? — спросила я.

— Вообще нет.

— Ты когда-нибудь будешь отвечать на вопрос полными предложениями, а не шестью словами? — раздраженно спросила я.

Он поднял шесть пальцев, опуская по одному с каждым словом.

— Нет. Если. У. Меня. Есть. Выбор.

Я расхохоталась.

— Ты невозможен.

Мы вдвоем катались по катку, пока я пыталась унять бешеное сердцебиение.

Катание на коньках всегда казалось мне правильным, как свобода. Но кататься с ним рядом было еще приятнее.

Несмотря на то, что Себастьян был не очень разговорчив, в шуршании наших лезвий по льду царила дружеская тишина. Он заставлял меня кататься быстрее, чтобы не отставать от него, но это было приятно. Это больше походило на полет, чем просто покатушки.

Его возвышающееся присутствие рядом со мной ощущалось теплым и твердым, когда мы мчались по льду.

Я не хотела, чтобы это когда-нибудь заканчивалось.

Но именно поэтому мне нужно было знать, что происходит. Почему эти мужчины продолжали наблюдать за мной.

Почему я чувствовала притяжение к ним.

Я проехала вперед, затем повернулась к нему лицом.

Он остановился, струйка льда взлетела с его лезвий, когда он повернулся. Наши тела были всего в нескольких дюймах друг от друга.

Мое сердце забилось быстрее, чем когда-либо. Может быть, я не должна. Может быть, я должна просто наслаждаться этими моментами о совместном катании на коньках, взрыве безрассудной радости.

Но вернется ли он к тому, чтобы игнорировать меня завтра?

— В чем дело? — пробормотал он, глядя мне в лицо.

Я не могла заставить свой голос звучать громче шепота.

— Ты меня знаешь?

Он отшатнулся, как будто я только что дала ему пощечину.

— О чем ты говоришь?

— У меня амнезия, — объяснила я, пытаясь сгладить ситуацию. — Я ничего не помню о том, кем я была.

— Тогда… откуда ты знаешь свое имя? — спросил он меня, нахмурившись. — Ты больше ничего не помнишь?

Я дотронулась до отремонтированного ожерелья, которое носила под свитером. Я носила его почти все время.

— На мне было ожерелье с именем.

Его лицо омрачилось. Должно быть, это потому, что он был шокирован тем, что у меня была амнезия… Не так ли?

— Чертовски удобно.

— Да, — сказала я, внезапно почувствовав раздражение. — Вот и вся история моей амнезии. Супер удобно.

Он скрестил руки на груди.

— И нет, я больше ничего не помню, — фыркнула я. — Но я знаю, что когда я прихожу на этот каток, я чувствую себя как… дома. По крайней мере, до сих пор я была ближе всего к дому.

— Может быть, ты раньше каталась на коньках, — сказал он.

— Я уверена, что да. Но… ты помнишь меня? Может быть, мы как-нибудь видели друг друга на катке или… — я не могла продолжать рассказывать о том, как мы могли бы узнать друг друга в другом мире. — Ты просто иногда смотришь на меня так, словно знаешь меня.

Он покачал головой.

— Нет.

Его лицо было замкнутым. Это было то же самое стоическое, серьезное выражение, которое было напечатано на флагах, как будто он стоял лицом к лицу с противником.

— Мне жаль, — сказал он с опозданием на секунду, как будто вспоминал слова, которые сказал бы нормальный человек, разговаривая с кем-то, кто потерял память. — Жаль, что я не могу тебе что-то рассказать.

— Мне тоже жаль, я бы хотела, чтобы ты это сделал, — мне казалось, что он лжет мне, и ярость пульсировала у меня внутри.

Зачем ему лгать? Зачем кому-то скрывать от меня правду о моем происхождении?

Я начала отъезжать. Я была почти у открытых ворот штрафной, где Джек, казалось, проводил слишком много времени. Затем я повернула назад.

— Я была девушкой Грейсона? — спросила я. — Вы знали меня тогда? До того, как вы, ребята, ну, знаете, начали ненавидеть друг друга?

Эмоции промелькнули на его лице слишком быстро чтобы я успела прочитать их. Гнев? Ревность? Беспокойство? К тому времени, как он подкатился ко мне, выражение его лица было непроницаемым.

— Девушка Грейсона? — он усмехнулся, как будто это была нелепая идея. — Очевидно, ты слишком хороша для него.

— Я так не думаю, — сказала я, намеренно подталкивая его, потому что он, очевидно, терпеть не мог Грейсона. — Грейсон был добр ко мне.

— Это так?

— Он взял меня с собой в Париж, — я наклонила голову, изучая его, ожидая еще одной вспышки реакции, прежде чем он успеет изменить выражение лица. — Держу пари, он не стал бы мне лгать.

Он недоверчиво усмехнулся.

— Тогда тебе определенно стоит проверить эту теорию. Грейсон всегда лжет.

— Что произошло между вами, ребята?

Он запустил пальцы в волосы.

— Это в прошлом. Мне не нравится думать об этом, — отвел взгляд. — Мне не хотелось терять друга. Особенно такого, как Грейсон.

На его точеных скулах проступил румянец.

Я была уверена, что больше от гнева и эмоций, чем от напряжения, вызванного выходом на лед.

Но я верила, что он имел в виду именно это. Ему не нравилось терять дружбу с Грейсоном.

— Я думаю, ты знаешь о моем прошлом больше, чем хочешь мне рассказать, — прошептала я, боясь, что мой голос задрожал бы, если бы я произнесла эти слова громче. — И я собираюсь разобраться с этим, Себастьян. Ты всегда наблюдаешь за мной. Защищаешь меня. Как будто ты знал меня раньше…

— Мне не обязательно было знать тебя раньше, чтобы захотеть защитить тебя сейчас, — горячо перебил он. — Я хочу тебя, Кеннеди. С того момента, как впервые увидел тебя. Все очень просто.

— Нет, — начала я говорить, но затем внезапно его большое тело прижалось к моему.

Его руки обхватили меня за талию, поддерживая.

Я посмотрела на него, мои губы приоткрылись от удивления, прямо перед тем, как он наклонил голову и поцеловал меня.

Его губы коснулись моих, мягкие и прохладные на ощупь. На вкус он был как жевательная резинка с корицей, и этот вкус и запах были еще одним дразнящим воспоминанием в глубине моей памяти. Мои губы приоткрылись навстречу его губам, приглашая его войти, вопреки себе. Между моих бедер появилась боль.