— Положите себе ветчины! — решил я отвлечь его от грустных воспоминаний. — Этот бекон порезан так тонко, как это делают только в Лондоне. Попробуйте вот эту штучку — называется «яйцо пашот».

— Хмм, действительно, интересно! — похвалил Александр Николаевич.

— Вы удивитесь, если узнаете, как много в мире способов приготовить яйцо! Икры не предлагаю — должно быть, в Сибири вам она надоела.

— Ммм… Отличный у вас кофей!

— Я добавляю в него особый ликёр из Ирландии; непременно пришлю вам бутылку.

— Буду премного благодарен! Однако, Александр Павлович, я на вас в претензии: я испытал сильнейшее потрясение, когда по дороге встреченные на почтовых станциях попутчики, узнав моё имя, засыпали меня вопросами о моей книге, на которые я не знал, что и отвечать, потому как понял, что не знаю её содержания! Что там творилось — страшно подумать: при мне между незнакомыми господами разгорались яростные споры, правда ли все те истории о развратных и жестоких помещиках, которые рассказаны в книге, а я-то и знать про них не знаю. По этому случаю я много раз оказывался в столь щекотливом положении, что между Москвой и Петербургом начал уже путешествовать инкогнито!

— Ну, главное, вас не побили и не вызвали на дуэль! А с книгою — да, нехорошо получилось… Но, поймите, так было нужно. Мне очень жаль, что вы попали в ссылку; я-то планировал, что ваша книга, после моей обработки, будет пущена в дело в нужное время, когда я буду готов уничтожить рабство. Когда вы пустили её в продажу, дело вышло из-под контроля, и даже я не мог тут помочь.

— Простите, Александр Павлович. Это я виноват: надо было вас послушать.

— Дело прошлое. Вы всё равно молодец — заварили кашу, которую я сумел-таки приготовить. Кстати, вообразите, какое совпадение; сегодня Александр Романович докладывает первые результаты следствий, кои вызвала отмена крепостной зависимости. Пойдёте послушать? Я вас приглашаю!

И мы вместе явились на заседание Совета.

* * *

Настало время выяснить первые результаты манифеста об отмене крепостного права. Докладывал Воронцов, и по его мрачному виду стало понятно, что сведения совершенно неутешительны. Даже появление Александра Николаевича его не развлекло; сухо кивнув своему бывшему подчинённому, Александр Романович, откашлявшись, начал доклад:

— Ваше Величество! Со всех концов страны доходит до нас сведения о результатах оглашения вашего Всемилостивейшего манифеста от 5 апреля. Надо сказать, все новости просто прескверные!

— Что такое? — внутренне холодея, спросил я

— Прежде всего, возникли многочисленные беспорядки! В Тульской, Орловской Санкт-Петербургской, Ярославской, Владимирской губерниях возникли многочисленные случаи неповиновения, и даже открытый бунт! Крепостные недовольны, что их оставили без земли: требуют передать им землю, составлявшую их наделы!

Чёрт. Я в манифесте указал, что переход на аренду должен состояться только со следующей весны, чтобы не дезорганизовать посевной сезон этого года. И в некоторых деревнях мужики не захотели ждать…

— Также, Ваше Величество, многие помещики чернозёмной полосы, воспользовавшись манифестом, стали вовсе сгонять крестьян с земли, дабы учредить среди них издольщину. В Курской губернии произошёл настоящий бой с использованием артиллерии! Генерал-аншеф Репнин одолел огромную толпу бунтовщиков, отказавшихся подчиняться своим господам!

— Такие случаи ещё будут, с этим ничего не поделаешь. Но это всё равно лучше, чем пугачёвшина. Конечно, крестьяне хотят землю, и, по справедливости, надо было дать её им! Надобно направить распоряжение губернаторам поручить помещикам уладить отношения с бывшими крепостными на основе аренды, не допуская повышения их повинностей! Нельзя допустить, чтобы введение арендных платежей стало поводом к увеличению крестьянских тягот!

Воронцов поклонился, затем продолжал, одним глазом заглядывая в свой доклад.

— Это не всё. Очень большие волнения возникли на казённых и частных заводах. Нерчинский и Воскресенско-Колыванский завод практически остановлены, Гороблагодатские заводы почти полностью не работают! Приписные крестьяне отказываются работать дальше, поскольку их повинности теперь якобы не существует!

Вот это да!

— Это какая-то ошибка. Освобождены пока что только частновладельческие крестьяне, про государственных в манифесте ни слова!

— Вы правы, Ваше Величество! Однако же неграмотные работники поняли смысл манифеста совершенно превратно, и устроили бунт. Когда они увидели, что частновладельческие крестьяне теперь получают жалование, и могут уходить теперь с приисков и рудников, они захотели того же самого!

Черррт! Промышленность останавливать нельзя!

— Надо навести там порядок, но без жестокости. Михаил Михайлович, отпишите генерал-губернатору, (кто там у нас? Пестель?) что надобно разъяснить работным людям о том, что положение их манифестом никак не затронуто. Однако же, с этими крестьянами тоже придётся что-то решать…

Сперанский немедленно занёс моё распоряжение в блокнот.

— Ну а самое главное, Ваше Величество: теперь непонятно, как же нам собирать подушную подать! Ранее за крепостных платили помещики, а теперь что будем делать?

— А с казённых крестьян как сейчас собираются подати и оброчные деньги? — спросил я.

— У них подушную платит мир, сиречь община; притом все казённые крестьяне охвачены «круговою порукою». То есть, за крепостных крестьян отвечает их помещик, а за казённых — сами же крестьяне.

— Как интересно… И что, есть затруднения во введении того же порядка у крепостных?

— В общем, никаких затруднений быть не может. У них есть такие же «миры», как и у казённых!

— Замечательно. Так давайте же…

Но тут я задумался. А зачем наваливать дополнительные обязанности на крестьянскую общину? В будущем она станет тормозом развития!

— … давайте же сделаем так: мы сделаем «волостные правления», и поручим сбор подати волостным старшинам. Пусть как хотят, так и собирают.

— А что за «волостные правления»? — удивился Александр Романович. — У нас нет таких установлений!

— Будут. Волостных старшин пусть избирают крестьяне и прочие жители волости. Голосовать будут все, кто платит подушную подать или иные налоги, в сумме, большей, чем размер подушной подати.

— Но, Александр Павлович! Вы таким образом уничтожаете влияние дворянства! Ведь они налогов не платят!

— Никто не мешает им внести добровольный взнос в один рубль в казну. И сразу же можно будет голосовать! — отвечал я.

— Надо признать, — продолжил Воронцов, — ваш манифест уже вызвал изрядное недоумение во многих дворянских собраниях. В прошлое царствование российское дворянство постоянно получало от верховной власти разнообразные льготы и привилегии, а также иные знаки внимания; дворянство же отвечало беззаветной верностью. Новые порядки составляют очень значительный контраст со временами Великой Екатерины!

— Да, времена меняются. Я намерен жаловать не только дворян, но и всех своих подданных; это значит, что в сферах, где права дворянства нарушают интересы иных сословий, придётся проводить некоторые изменения, не всегда в пользу благородного сословия. Здесь для нас главное — не утратить нить руководства: если дворянам что-то не нравится, пусть пишут ходатайства, жалобы, челобитные и всё такое, главное, чтобы не составляли при этом тайные общества. А для этого надобно полностью ликвидировать цензуру и открыть свободу печати — пусть жалуются друг другу в газетах, а не на тайных сходках!

— Начнутся волнения!

— Возможно. Но это лучше чем заговоры. Кстати, что там с вашим конституционным проектом?

— Он, в целом готов!

— Давайте его, я посмотрю за обедом, и мы его сразу же обсудим!

Конституция очень занимала ум Воронцова — настолько, что он даже вызвал из Англии своего брата Семёна, дабы вместе проталкивать нужные позиции. При этом авторитет Воронцовых в дворянской среде вырос неимоверно: каждый день Александр Романович принимал в своём доме дворянских делегатов то от одной, то от другой губернии.