— Роды начались! — сообщила она Роджерсону.

— Ну что же, — рассудительно произнёс «Иван Самойлович», — императрица Натали знает своё дело; пора и нам исполнить свой долг!

Наконец, «санитар» натянул докторам тонкие гуттаперчивые перчатки.

— Идёмте, господа!

* * *

Наталья Александровна не подвела; и вот я держу на руках спящего младенца со смуглым лицом и редкими волосами на голове. Он закутан в пышное одеяло, и для такого объемного кулька кажется удивительно лёгким. Это мальчик, и он сейчас покойно спит; мы уже решили, что назовём его, в честь знаменитого деда, Александром. Прасковья Ивановна Гесслер, передавшая мне с рук на руки младенца, уже вовсю рассказывает присутствующим, как почти двадцать лет назад точно также держала на руках «господина Александра», и её немолодое, но сохранившее след былой красоты лицо сияет. Буквально вся Воронцовская больница заставлена цветами, принесёнными из петербургских оранжерей. У ворот бывшего дворца толпится народ, откуда при любом движении в окнах величественного здания раздаются нестройные здравницы, и в воздух взлетают треухи и шапки.

Я чувствую комок в горле. В прежней жизни у меня не было детей, а теперь я осторожно прислушиваюсь к совершенно новому мироощущению, рождающемуся где-то в глубинах души. Теперь я не умру, не исчезну, развеявшись по ветру; после меня останется живая трепетная связь с будущим. И сегодня я, наконец-то, могу определённо сказать:

Да, этот мир мой.