– Пропадать, так с песней и… с ипсилонцем! – рисково бросила чертовка, и тёмно-карие бархатистые очи её заблестели. – Идёт!
– Слово? – обжёг напоследок девушку предостерегающим взглядом «магистр оккультных наук».
– Слово! – подобно озорующему сорванцу, выпалила та.
– Окса-а-на! – вставая и для пущей убедительности вздымая кверху руки, магически провозгласил Алексей, словно первоалхимик, синтезировавший из вакуума драгоценный металл.
– Ха! Понятно. Да вам было известно, как меня зовут, – отнюдь не разочарованно констатировала та, что оказалась всё же Оксаной.
И она заинтересованно повела глазами, словно «встречным курсом» провоцировала: «Ну! Вы угадали. Ну, делайте же, делайте же вашу обещанную вольность! Вы меня заинтриговали».
Подлужный «испепелил» Оксану долгим пожирающим плотоядным взглядом. Танцовщица, авантюрно принимая дуэль, состроила нарочито наивную гримаску и не отвела насмешливых обольстительных очей, из глубины которых прорывались на поверхность протуберанцы порочного интереса, нетерпения и… затаённого страха: «Чем чёрт не шутит?! Кто предугадает, на что горазды эти неиспробованные прокуроры? А что, если у них это в порядке вещей?»
Но тут же её броская фактура, независимая поза и флиртующе выказанные и уже дразняще чуть разведённые стройные балетные ноги откровенно и завлекающе взывали: «И что ты со мной сделаешь? Тут, в учреждении. В скопище кабинетов. Где кругом люди. В конторе, что символизирует пуританскую мораль и строгость. Да ничего!»
Подлужный по-настоящему любил свою жену. Татьяна вызывала у него развёрнутый спектр нежности: в любовной прелюдии хотелось защитить её от невзгод, манило припасть к её рукам, прижаться к ней щекой, осыпать её беглыми поцелуями сверху донизу, признательно прикоснуться к её полураскрытым губам… И слиться с нею… И постигать её с безукоризненным и отменным мужским достоинством всю жизнь, как бы подчёркивая тем самым ту великую меру счастья, что выпала на долю её избранника. И эта признательность неизменно и незримо присутствовала в любовной увертюре, достигала максимума при апофеозе ласк и неугасимо светилась и за пределами интимной близости.
А вот расположившаяся перед Подлужным дьявольская чаровница, возбуждала в нём противоположные по форме проявления звериные желания, пробуждала дикие природные силы. И Алексей внутренне подался им навстречу. Почти довершили погром его моральных устоев обстоятельства известного воздержания. Он был утомлён подобно тому стрелку из лука, что удерживает контрольный палец со стрелой на туго натянутой тетиве день, неделю, другую… Силы иссякают. Решимость не беспредельна. Воля не безгранична. Тем более что самому железному мужчине ничто человеческое не чуждо. Да ещё коли подле тебя сладкая «девка-чернавка», от которой бьёт возбуждающим током и демоническими поползновениями утоления страсти.
И Алексею захотелось, страшно захотелось смести одним движением с допотопного канцелярского стола – к едреней фене и к ядрёной бабушке – многочисленные никчёмные документы, уголовные дела и прочую следственную кабалистику; завалить на освободившуюся услужливую широкую плоскость эту манкую чертовку; задрав юбку и оголив запретную зону, запустить туда, в сладкую порочную черноту промежности, вздрагивающую от предвкушений мужскую длань, чтобы вволю облапить податливую тёплую женскую плоть. Задыхаясь, навалиться всем телом на искусительницу, прильнуть с хищной похотью, чтоб косточки захрустели, и погрузиться, вгнездиться, вляпаться, вмандячиться в неё по самые уши.
И тягать, тягать, тягать на себя порочное создание, по-звериному рыча и скуля. И блудить, блудить, блудить в нём окаянными причинными местами и помыслами. Да так! чтоб хрястнулся и рассыпался в щепки от неимоверного перенапряжения добротный канцелярский стол; чтоб гвозданулась с потолка на пол, спятившая от невиданного зрелища, люстра; чтоб лопнула от натуги и рассыпалась мириадами звёздочек сладострастной мучительной боли и наслаждения становая мужская жила; и чтоб разлилась истома в темноте плотно сжатых век и стоне стиснутых и искусанных в кровь губ!
И здесь же, «не отходя от кассы», переблеваться вдрызг, выворачиваясь наизнанку от охватившего мерзопакостного состояния грехопадения и пачкая подлую морду в гнусной тягучей жиже. И опрометью бежать отсюда прочь, чтобы не возвращаться к грязному позорному ложу уже никогда и ни за что…
Но искомая финальная фаза ещё не была пережита. А потому Подлужный, не сводя взора с гипнотизируемого объекта, копируя знаменитого танцора Вацлава Нижинского, мягким прыжком барса преодолел расстояние, отделяющее его от входа, и запер дверь. Затем последовало большое жете50 в противоположном направлении – и он уверенным движением перекрыл портьерой оконный проём. Кабинет накрыл полумрак. Ещё два вкрадчивых кошачьих шага «на пуантах», и Алексей замер за спиной Оксаны.
Он приобнял девушку за плечи и медленно наклонился к плавному загорелому изгибу шеи, обдавая его неровным палящим дыханием. Даже в полутьме Подлужный различил морозную чувственную волну мурашек, бегущую по телу отчаянной гостьи. Тогда он прошептал в самое её ушко: «Это я тебя потревожил, моя маленькая девочка! Но я заглажу свою вину и всё сделаю очень-очень нежно и ласково, желанная моя Дьявольская искусительница…»
И теряя голову, Алексей прихватил губами шелковистую мочку уха девушки и потянулся, заскользил рукой вниз – к узенькой незагорелой полоске бугристой поверхности…
Неизвестно, куда и сколь далеко занёс бы волнующий смерч эмоций забывшуюся парочку, если бы не нелепая случайность. Последняя, впрочем, есть форма, как мы знаем, проявления необходимости. И по её велению в переломное мгновение щёлкнул аппарат внутренней связи, и раздались громкие позывные.
Алексей и Оксана разом крупно вздрогнули. Девушка, молча, отстранилась. Подлужный выпрямился и выдохнул воздух. Мистический дурман страсти и очарования бесследно рассеялся и в их головах, и в служебном помещении.
2
Раздражённо фыркнув, Подлужный нервно восстановил первоначальную обстановку, уселся на привычное место и, нажав на тумблер переговорного устройства, проговорил:
– Да, Яков Иосифович.
– Алексей, зайди ко мне, – начальственно распорядился Двигубский.
– Яков Иосифович, у меня следственное действие.
– Э-э-э… Алексей Николаевич, вопрос срочный!
– Яков Иосифович, у меня крайне важное следственное действие! – даже и не думая уступать, с нажимом ответил Подлужный.
– Что? Такое уж важное? – растерянно спросил прокурор.
– Безусловно, – упёрся Подлужный подобно древнерусскому воину Боброку супротив несметных полчищ Мамая на Куликовом поле. – Вы же меня знаете, Яков Иосифович. Из ряда вон выходящий случай.
– Э-э-э… Хорошо, как закончите, зайдите.
– Понял, – отключил связь Алексей.
Соболева внимала переговорам, подняв тонкие воронёные брови аж до середины лба.
– Прокурор? – осведомилась интриганка.
– Он самый.
– Как вы его!
– Хм… Сам напросился! – в лихом запале хмыкнул следователь.
– А что за исключительный случай? – увлечённо продолжила расспросы Оксана.
– Ваш приход. Хотелось продлить общение с вами, – был по-мужски прямолинеен Алексей.
– Если в той же… мизансцене, что до звонка, – игриво потупилась Оксана. – То я не готова. По крайней мере…, – обвела она взглядом кабинет.
– Что ж. Тогда давайте продолжим знакомство в форме беседы, – смягчая силовой напор, предложил Подлужный. – Вы же так и не поведали мне о Марине.
– Давайте, – согласилась Соболева. – Тем более что последние дни я много вспоминала о ней. Итак… Мы вместе пошли в спецшколу, потом – в хореографическое училище. С малых лет танцевали в кордебалете в отдельных спектаклях. Позднее нас зачислили в балетную труппу театра. Но дальше застопорилось: нам с Маринкой не нравились ограничения классического танца. Да к тому же мы с ней очень крупные девушки, быстро под сто восемьдесят вымахали. Ну, ещё кое какая ерунда приключилась… Маришке, к тому же, вечные проблемы с весом досаждали. А балетные мальчики в училище… Им только дюймовочкам поддержки делать. Да собственные ляжки поглаживать. Одно слово – инфанты. А можно и покрепче сказать… Сами, несомненно, слышали?