Подул ветер. Он выбил несколько красных прядей из-за ушей, сдвинул края покрывала и заколыхал зеленоватые шлейфы дыма из чашки и страницы блокнотов. Ветер громко выл, срывая далекие ветки и листья, донося до ушей сигналы автомобилей, бег людей и звон цепей. Но ни что не могло отвлечь женщину от медитации. Она так и сидела смирно, лишь хмуря брови и что-то шепча одними губами. Такая мгновенная концентрация поразила меня.

А когда средь серых зернистых помех на телевизорах стал смутно проглядываться знакомый образ Эрнесса Вайталши и Сабо с Каскадой, женщина зашептала громче, напрягая глаза и сжимая пальцами почву:

— Спокойной ночи, коллеги…

Пока мадам всматривалась в помехи, я заметила, что руки её покрылись отвратно-зелёными нитями вен. И на шее уже пульсировали эти жилы, точно внутри бегали насекомые, — черви или тараканы. На висках появлялись пузыри и волдыри, налитые почерневшей кровью.

Из носа и ушей медленно потекла склизкая дымящаяся болотная жижа, оставляя на коже чёрные ожоги. Они покрывали все тело женщины, точно радиоактивные отходы заполняли чистую реку. Послышались тяжелые тягучие хрипы, женщина скривилась, но продолжила шептать. Она, щурясь, наблюдала, как образ Эрнесса играется с магией в лаборатории.

— Бедные, бедные коллеги… Manife…

Мадам начала захлебываться жидкостью, что вытекала изо рта и пачкала комбинезон. Она мгновенно покрылась тошнотворным светло-зеленым потом, останавливая взгляд на пролитом кофе, который уже был совсем не коричневый и густой, а смоляной и булькающий. Дно у упавшей чашки было прожжено едкой субстанцией, и четко, будто чернилами, выведено три слова:

«Ты не узнаешь»

Резко вытянув руки из земли, женщина стала задыхаться. Она отчаянно старалась дышать носом, но тот был заполнен отравой так же, как и рот. Глаза дамы закатились, капилляры лопнули, а лицо точно покрылось копотью. Незнакомка даже не могла кричать, она только каталась по траве в попытках избавиться от горящей боли и тщетно хватала ртом воздух. Телевизоры упали на ей на ноги, блокноты испачкались в жиже, как и трава. Ветер застонал загробным голосом, облака стали темнее, а в нос ударил смрад трупятины. Женщина гнила заживо.

А за домом я увидела край синего бархатного плаща.

— Так, все, насмотрелись ужастиков и хватит! — снова послышался громыхающий голос, отдающийся мелодичным призрачным эхом, полный смешков и посвистов. — Гляжу, уже даже самые большие трясутся от страха. Дядь Мил, я про тебя говорю, ты своей дрожью остальных заражаешь!

На этот раз светлое небо, зелёная трава и труп женщины испарялись не постепенно, как дым от сигары, а несуразными клубами пара. Создавалось ощущение, что его разгребали руками, точно сугробы мокрого снега. Мерцали розовые и зелёные искры, рассеивая горькое прошлое и возвращая в настоящее. К призрачным пейзажам, колотому куполу и пятой Особенной, что и раздвигала пар, наговаривая на осколок:

— Несносная бесстыжая стекляшка! Нет бы подождать со своим показом воспоминаний, нет бы пожалеть бедных детей, нет бы заместо смерти показать розовых пони!..

Сбоку послышался короткий смех Кёртиса. Он, казалось, даже и бровью не повёл во время жуткой сцены, только хлопая Милтона по плечу одной рукой да закрывая Телагее глаза второй.

— Тоже не могу до сих пор понять, как работает этот осколок Особенного, — Керт наконец открыл Марати глаза и надел на Милтона очки, устремляя взор прикрытых помутневших очей на призрак женщины в сверкающей рубашке, поблескивающими перстнями и яркими алыми прядями. — Я так за двадцать пять лет случайно довёл до истерики больше ста невинных горожан!

— А я довела их до тошноты своими блевотными звуками, — деловая мадам разгребла последние молочные клубы и выпрямилась, уверенно оглядывая нас двумя белыми светилами.

Вынимая трубку изо рта, Особенная жестом указала Юле и Уле расступиться и поджать прозрачные конечности. Мы же выстроились в ровную линейку, рассматривая даму в ответ. Глаза у всех ребят стали по пять копеек, рты приоткрылись, на коже выступили мурашки. Камень Эйнари стал светить ярче, а моя магия оплетала осколок каждого Особенного, соединяя в бирюзовый круг. Видимо, тренировалась.

Пятая Особенная сделала короткую затяжку и выдохнула грязно-серый дым в сторону скрывшихся за телевизорами Силинтийцев.

— Я Амабель Пруденси, — она улыбнулась уголками губ, играя с нами бровями, — историк, философ и Особенная мудрости.

Я робко сделала шаг навстречу, желая представить нас «госпоже Лотос». Но она легким движением руки остановила меня, игриво подмигивая.

— Я долго копалась в существующих и украденных архивах и да-а-авно наслышана о всех вас, — Амабель вновь затянулась и смело промолвила: — В свои пятнадцать лет я только что-то писала в ежедневниках, а вы, Елена Гостлен и Эйдан Тайлер, не пострашились аномалий и в призрачном гнилом Броквене собрали всех Особенных для спасения. Вы рано повзрослели, и это достойно огромной похвалы и уважения. Эх, было бы вам лет по двадцать пять, я бы угостила вас свойским коньяком…

— Для смелости можно и сейчас, — отшутился Эйд, а я смирила его псевдо строгим взглядом, но утробный смешок все-таки выскочил, зараза.

Амабель кратко хохотнула, а затем размяла шею и хлопнула в ладоши.

— Особенных я хочу отгадать без представления, не зря же спину ночами напролёт сутулила, — хриплый глас Пруденси стал мягче и расслабленней. — Дядь Мил, скелетик мой, ну ты чего застыл и не бежишь обниматься?! Я тебя в последний раз видела в ритуальном зале, а в Силенту мы дай Бог видели ботинки друг друга, ха-ха!

Милтон поправил очки, пробормотал имя Амабель и под наши удивленные охи крепко обнял ее, по-родному поглаживая по голове и сжимая упитанные рёбра.

— Ами, бедная моя Ами… — все шептал Миль в ее макушку, сминая складки шелковой рубашки и прижимая к себе. — Ты должна была жить… Прости, прости меня, я просто не знал, я не думал…

— Так вы знакомы? — Мартисса прикрыла рот ладошкой, поднимая плечики.

— Я дядь Мила со школы знаю, — хлопая легонько Крейза по спине, отвечала просто Амабель. Она с легкостью могла обвить его руками и даже поднять. — Ходила к нему и другим ученым в исследовательский центр, снимала его удивительные эксперименты на камеру, помогала в сборе всякой травы и камней и нагружала бедный мозг своими мыслями каждый день. Короче, я была его ассистенткой и другом, чьи рассказы он обожал слушать во время работы. Я и Керти Револа знаю с пелёнок!

Кёртис чуть челюсть не уронил.

— О-откуда?

Милтон нехотя отпустил Пруденси, переминаясь с ноги на ногу, а она выдохнула дым на Кёрта и неожиданно запела:

— Рыцарь по граду тихонько идёт… продолжи-ка!

— Обещает Ночи, что Луну он найдёт… — пропел Револ еле слышно, вопросительно косясь на Амабель.

— Твоя дорогая мамулечка заказывала у одиннадцатилетней меня легенды для колыбельных, которые она хотела петь специально для тебя. Я помню тебя ещё во-о-от такого микро патриота! — Пруденси под наши тихие смешки, вздох Кёртиса и клокот Телы дотянулась рукой до земли.

Потом она тут же обратилась к маленькой Марати, что держала Юнка, жующего траву с ее рук.

— А твой звонкий чудесный смех, Тела Марати, я слышала каждый день, прогуливаясь по Детской обители в живом Броквене.

Телагея покрылась синим румянцем, запряталась в хвостики и, чуть высунувшись, вопросила, прыская:

— Что?! Меня прямо так слышно?!

Амабель закивала активно, показывая белоснежные ровные зубы.

— И колокольчики мячика твоего слышно, и… — пятая Особенная потупила взгляд на Юнке.

— Юнка! Его зовут Юнок! — взвизгнула восторженно Марати, паря над Мартиссой. — Правда мы с ним прекрасный дуэт?!

— Однозначно, Особенная искренности, — согласилась громко Амабель, а потом обратила внимание на заинтересованную Марти, что даже сняла аккуратную шляпку: — А ты… Особенная любви с девятнадцатого века? Мартисса де Лоинз, верно? Ты ещё такие воздушные красивые поэмы пишешь, угадала?