Дед и бабка по отцу — гораздо моложе, Антонина и Арлен (армия Ленина). Деда так с перепугу родители назвали, на заре советской власти чудом избегнув катка коллективизации. По доносу комбедовского активиста, их уже арестовали, описывая небогатое имущество и повезли на станцию, выселять и осваивать Сибирь. Вся их вина заключалась в том, что помощника нанимали на покос, что и не замедлил отразить в кляузе излишне ретивый и завистливый активист. Спасло их то, что старший сын служил в красной армии, родственники со справкой из сельсовета отбили их на станции. Вот родившегося затем деда Арленом и назвали, на всякий случай.
Этот председатель комитета совета бедноты стал потом героем, посмертно, про него даже в школе стенд есть, как ему кулаки руки и ноги сломали, оставив умирать в овраге. Из оврага он героически спасся, но года через три умер от беспробудного пьянства, и в деревне, несмотря на официальное звание героя — его не любят. А эпитеты, которыми его награждают те, кто кадра этого помнил живым — при Сашке лучше не вспоминать…
— Ванька, ебанарот! Живой, здоровый! Как я рад тебя видеть! Внучка! — Дед, возившийся у открытых дверей стайки, воткнул вилы в землю, раскинул руки и шагнул к нам.
Он нас любит, а после смерти отца так вообще, я ведь один у него пока Жуков. Андрей не женился ещё, делает в городе карьеру в милиции, а у средней отцовской сестры (батя старшим был), тети Тани — две девчонки, чуть постарше Саши, наши двоюродные сестрёнки, получается. Хотя Жуковых, помимо нас, в селе — не счесть, у деда братьев и сестёр много, но вот я у него такой один. Так что дед меня считает наследником, дает погонять на своем мотоцикле «Урал», научил пользоваться бензопилой (тяжелая только она ещё для меня, зараза), тоже «Урал», как и велик мой, живем мы здесь же, таскает то на рыбалку, то на охоту. А на покосе и за руль трактора пускает, сколько себя помню.
Малая вскарабкалась на деда, без всякого почтения дергая за усы и бороду, требовательно вопросила:
— Деда, а валенье в поглебе есть⁈
— Всё есть, Шурка, идите к бабке, она вас напоит-накормит! А я сейчас приберусь со скотиной и тоже подойду. Ты то как Ванька, выписали подчистую? А что с рукой? Ладно, идите, потом обскажешь!
У деда, как я подрос и показал свой характер — идея-фикс навязчивая, определить меня по партийной линии. Предпосылки были: и книжки читаю, и голова светлая, и ленив не по деревенски, при неуемной энергии, если дело касается шкод и проказ. Прямая дорога в партийные функционеры! А как подопьет, проговаривается, с мечтательной улыбкой, о моей грядущей миссии:
— Запустить коммунистам ежа за пазуху! Пусть страдают!
Тут Арлен и прадед Александр Гаврилович нашли общий язык (помимо самогона)— оба беспартийные, коммунистов недолюбливают и всячески поносят, когда собираются на семейных праздниках и торжествах. Причем именно о теперешних, новой элите, распоясавшихся и зажравшихся без товарища Сталина. Это реципиент многого не догонял, а вот мне с обоими дедами будет очень интересно, чувствую. Жалко, что пока ещё не дорос с ними выпивать, у них именно в процессе распития самые интересные разговоры, даже по этому времени нелицеприятные для власти и органов…
Бабушка, при виде нас — обрадовалась и захлопотала, не слушая возражений, что сыты, сказала как отрезала:
— Ничего не знаю, сейчас пельменей сварю! Как раз печка топится! Как же ты исхудал, Ваня, по больницам скитаясь! И тебе, Шурка, больше есть надо, кожа да кости! И мы с дедом с вами за кумпанию поедим…
Сварить пельмени на раскаленной плите деревенской печки — недолго, как раз дед подоспел, убравшись в сарае, накормив живность. Вроде и не голодал, а на пельмени накинулся как с голодного края, макая их, по примеру деда — в разведенный уксус с перцем. Чего так не жить в деревне! Дефицита пока не ощущается, но стоит, для полноты картины — посетить магазины, вроде как раз в эти годы всё начнется. Вначале пропадет сахар, как последствие антиалкогольной компании, а затем на полках магазинов останутся только пирамиды консервных банок морской капусты и батареи трёхлитровок берёзового сока.
— Вкусно? — Бабушка с умилением наблюдала, как мы наелись и вывалились из-за стола, переваливаясь с боку на бок, столько всего съели.
— Спасибо, очень! — И ведь не соврал, домашние, они на порядок вкусней, чем магазинные из двадцать первого века!
— Вари ещё потом! — Поблагодарила Сашка в своем стиле, поглаживая живот.
Всё мы не осилили, оставшиеся пельмени бабушка, узнав от меня, что мама задерживается на работе, сложила в литровую банку, кинув сверху немаленький кусок сливочного масла.
— На сковородке пожарит и поест, — заключила с удовлетворением. — тяжело ей с вами двумя, ещё и скотина. Банку принесёте!
Дед, апеллируя к бабке, что единственного внука выписали из больницы — потребовал это отметить. Баба Тоня покосилась, поджала губы, но бутылку на стол выставила. Дед Арлен стопок пять успел замахнуть, под мой рассказ по второму кругу (ещё и маме придется повторять, в КБО то не распространялся, там любопытных много присутствовало) про больничную эпопею. Подвергнутый цензуре, конечно. Однако, сильно разгуляться деду не довелось — всё подмечающая бабка ловко убрала бутыль и дед расстроенно крякнул, напустившись на мамашу Мюллер, желая ей всего хорошего за содеянное…
Домой отправились в уже сгущающемся сумраке, первая декада апреля — снег на открытых местах почти весь сошел, темнеет рано и если нет луны — хоть глаза выколи. А у остановки, где днем происходило эпичное побоище — нас поймали. Жуковы, аж четверо, троюродные разновозрастные братья, подобно Свиридовым — жаждущие постоять за честь фамилии. Сашке насовали карамелек, а меня принялись выспрашивать о случившемся, сжимая кулаки и поражаясь потерявшим страх отщепенцам.
— Долго будут переулками ходить и прихрамывать! — Веско заметил Серёга, только на это раз Жуков. — Зря они это сделали…
Я добавил, что могут и не успеть покарать виновных:
— Лёха с Серёгой Свиридовы обещались им ноги повыдергивать, когда только Сашку из садика забрал! Я так то тоже не стоял столбом, отмахивался, вы уж там сильно их не калечьте!
— Как бог черепаху уделаем! — Пообещал не злобствовать самый младший, Колька-шестиклассник и троюродные братаны, похрустывая прихватившим грязь ледком, ушли причинять справедливость.
Мама обрадовалась пельменям, ну и нам тоже, не стала разогревать — умяла их прямо из банки, оправдавшись:
— Посуду меньше мыть, устала и проголодалась с этим отчетом и скотина ещё, с меня пример брать не надо!
Мама доела и осоловела, непроизвольно закрывая глаза. Да уж, нелегко ей с нами двумя, права бабка. Тридцать четыре ей, молодая, красивая и никакой диеты не надо — фигура такая, что хоть сейчас на обложку «Работницы». Скорей бы рука зажила, хоть с коровой и бычком ей помогу, доить конечно не буду, ну а все остальное — по силам на себя взять. А лучше вообще эту скотину побоку, если честно…
Мама проморгалась и улыбнулась, скомандовав:
— Мыться, Шурка первая! Потом сказку прочитаю и спать, а я ещё немного посижу с отчетом…
И разложила на столе в зале бумаги. Из ванны, помывшись, выскочила Саша, заканючив:
— Сказку, мам, ты обещала сказку!
— Работай мам, я сейчас сполоснусь и сам ей почитаю. — Предложил я, пожалев маму.
Мама недоверчиво воззрилась на нас, перевела взгляд на сестренку и с надеждой спросила:
— Что, Саша, послушаешь, как брат почитает⁉
— Да! — Согласилась та и тут же требовательно у меня переспросила. — А какую ты мне сказку будешь читать?
— Да какую хочешь! — Великодушно предложил я. — У нас этих сказок, выбирай любую книжку, я недолго!
Хорошо то как под ноль, протер голову полотенцем и сухая! Зашел в нашу комнату, а там Сашка, балансируя на табуретке, выдергивает одну за другой книжки с полки, бросая их затем на пол, приговаривая при этом:
— У, битт твою мать, не та! У, битт твою мать, не та!
