Минхо в ужасе смотрел на свое только что отправленное письмо. Он набросал его второпях, почти не думая, и, естественно, не стал перечитывать. В противном случае ему не пришло бы в голову написать Кае слово «обнимаю».

«Обнимаю» – совершенно непрофессионально; такого рода обороты в переписке коллег недопустимы. И все же… Кая рассказала ему столько подробностей о своей жизни, о себе самой и семье в последнем письме, что этот факт Минхо совсем не учел – они только познакомились, и он ответил ей так, как ответил бы Инне или Джисопу, как ответил бы близкому другу. Он закрыл окно электронной почты и с тяжким вздохом вернулся к экселевской таблице. Смысла зацикливаться на этой оплошности не было никакого – его ждала работа, слишком много работы, а что сделано – то сделано.

«Может, Кая не обратит внимания», – мелькнула через несколько секунд мысль, вновь отвлекая от отчета о расходах, которым он должен был сейчас заниматься. Кая производила впечатление девушки довольно открытой, ведь она даже призналась, что нашла его профиль в корпоративной сети. Вспомнив об этом, Минхо снова свернул лист таблицы и вбил в поисковую строку на странице персонала собственное имя. Глазам его предстал личный профиль с основными данными и фото, к которому он внимательно пригляделся. Снимок был сделан в первый день работы два с половиной года назад. Он тогда всего месяц как демобилизовался из армии, и волосы были намного короче, чем сейчас. Кроме того, они с Инной и Джисопом провели накануне выходной день на пляже, отмечая его новую работу, так что его щеки и нос подгорели на солнце и покраснели. Он придвинулся чуть ближе к экрану и присмотрелся. К счастью, это было не слишком заметно: сестра помогла ему скрыть макияжем красные пятна. В общем-то, получилось не так уж и плохо. В каком-то смысле даже лучше, что Кая впервые увидела его лицо на фото в корпоративной сети авиакомпании, а не на каком-нибудь селфи. Минхо терпеть не мог делать селфи: он чувствовал себя очень неловко, позируя, а результат никогда его не удовлетворял. У него ни за что бы не получилось сделать что-то подобное тому снимку, который Кая послала ему из корейского ресторана в Париже.

– Минхо, отчет готов? – прозвучал голос его начальницы.

Он тут же выпрямился на стуле, чувствуя себя виноватым.

– Прошу прощения. Я как раз им занимаюсь, мне нужно еще десять минут.

Она подняла на него глаза. Это была женщина средних лет, довольно сурового вида, но у Минхо с самого начала установились с ней хорошие отношения.

– Ты сегодня как будто в облаках витаешь, – сказала она, подняв бровь. – Сегодня День святого Валентина, верно? И у тебя второе свидание с девушкой, с которой ты встречался на прошлой неделе? Можешь не беспокоиться: даже если работа останется, ты уйдешь вовремя, так что не опоздаешь.

Минхо покраснел. Отвлекся он не по этой причине (по крайней мере не только), однако начальница попала в самую точку.

– Мы договорились выпить по бокалу вина в Сеуле. Она забронировала столик в баре в районе Каннамгу, где подают мохито и токпокки[5].

Женщина засмеялась.

– Странное сочетание.

– Очень модное заведение, судя по всему. На днях она была в этом баре со своими подружками, так они заметили там репортеров из SBS[6].

– Я отпущу тебя на полчаса раньше, чтобы ты мог спокойно добраться. Но взамен завтра ты мне обо всем расскажешь. Наверняка в вашем случае это окажется более романтичным и волнующим, чем ужин готовыми блюдами из микроволновки в компании пары детей-подростков и мужа, который, конечно же, наверняка забыл, что сегодня День святого Валентина.

Минхо улыбнулся, стараясь избавиться от мандража, только что охватившего его при мысли о запланированных на вечер событиях.

– По рукам.

Хотя Каролина точно знала, что в действительности Квинс – огромный район, ей он всегда казался чрезвычайно маленьким. По крайней мере та его часть, в которой она выросла и которую знала как свои пять пальцев. Когда она была еще совсем ребенком, мир ее был ограничен несколькими кварталами знакомых ей улиц с понурыми фасадами, а также широким проспектом Рузвельта, окаймленным чуть более солидными зданиями. От проспекта Рузвельта начиналось движение поездов метро, которые грохотали по надземным путям, стоявшим на мощных металлических опорах. Это метро, говорили ей, быстро и за весьма скромную плату довезет тебя до Таймс-сквер – того удивительного района Нью-Йорка, где общаются только по-английски и где на улицах не протолкнуться из-за бесчисленных толп туристов.

Пока в один прекрасный день это самое метро не привезло сюда с Таймс-сквера парня, замкнутого и потерянного, которому Квинс дал кров. По крайней мере на одно лето.

В те времена, когда встретились пятнадцатилетние Дориан Торсби и Каролина Кабрера, город Нью-Йорк начинался и заканчивался возле дома-приюта Лилианы Ривас. Во всяком случае, так было для Каролины. Ее не интересовало то, что находится дальше парикмахерской дона Орландо, по пути к которой тебе встретится передвижная книжная лавка прибывшего из Йемена Юсефа, чья старшая дочка учится в одной с Каролиной школе, и дома мексиканки Мариен, возле стоянки такси, к которой ходят гадать на счастье латиноамериканские женщины.

Каролина никогда полностью не порывала нитей, связывающих ее с Квинсом. Каждый месяц ходила к Лили на воскресный обед, чтобы обменяться новостями, пообщаться с той женщиной, которая в течение долгих лет была ее законным опекуном. Но когда Каролина, с целой горой чемоданов, коробок с вещами и Малышом Йодой, в своих новых «лубутенах» и с модной стрижкой за двести долларов, вновь оказалась перед этим деревянным домом, выкрашенным в белый цвет, и оградой из красного кирпича, ее охватило ощущение, что она вернулась домой после долгого и трудного путешествия. Путешествия, начало которого она как-то не заметила.

Лили встретила ее неизменно теплым объятием, на этот раз чуть более длительным, чем обычно.

– Пойдем, моя девочка, – сказала она на испанском. – Твоя старая комната тебя ждет.

Лили была женщиной невысокой и щуплой, хотя в тот момент, когда Каролина находилась в ее объятиях, казалась могущественной, способной защитить от всего мира. У Лили была смуглая огрубевшая кожа и волосы с проседью, заплетенные, как всегда, в косички с яркими ленточками и собранные в пучок на затылке. Каролина разработала целую теорию относительно ленточек в ее прическе: их цвета Лили подбирает под текущее настроение, но уловить внятный алгоритм этой закономерности Каролине так и не удалось.

Родилась Лили в Мериде, городе, расположенном на мексиканском полуострове Юкатан, а в Штаты приехала с родителями в одиннадцать лет. Жила она в большом трехэтажном доме с пятью комнатами, и, войдя в этот дом, невозможно было не заметить, что его владелица – потомок народа майя. Не удалось бы обойти вниманием и страсть хозяйки к фигуркам из обсидиана, заполнившим собой практически все уголки этого дома, а также многочисленные керамические вазы из Тикуля[7]. Почти весь первый этаж занимала кухня-столовая, к которой примыкал маленький кабинет, где на стареньком компьютере работала Лили. Во время своего последнего визита Дориан предложил купить ей новый, с плоским монитором, прибавив, что никто уже не использует такие древние мониторы-ящики, реликты XX века, но она решительно отказалась. «Если уж мой компьютер протянул до сего дня, служа мне верой и правдой, то избавиться от него – последнее, чего этот старичок достоин. Не так ли, мой мальчик? – сказала она ему тогда. – Вам, молодым, неплохо бы примерять к себе старые сказки. А то вы горазды менять вещи, как и людей, стоит им только утратить блеск новизны». Больше Дориан к этому вопросу не возвращался, а Каролине пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не прыснуть при виде огорчения на лице друга.