– Привет!

Когда разговаривают с человеком таким тоном, то в следующие тридцать секунд его уже просто расстреливают на месте без суда и следствия, а после даже не закапывают – так и оставляют лежать на пыльной земле.

– Здравствуйте, товарищи, – упавшим голосом пролепетал в ответ гармонист Полузверский.

– Как же ты, гад, опередить нас смог? – осведомился Миша, ещё больше мрачнея, хотя куда же было больше.

– Ась? – совсем уж расстроился гармонист.

– Это товарищи к тебе приехали из Москвы! – попытался приободрить его Иванов.

– Заткнись! – посоветовал ему Миша, даже не обернувшись. – Я вас, аборигенов чёртовых, сейчас выведу на чистую воду!

На гармониста он смотрел уже с ненавистью.

– Фамилия твоя как?

– Ась? – снова попытался свалять дурака гармонист, очень похожий лицом на Волобуева и на Шмудякова одновременно.

Каратаев со злостью его тряхнул и повторил:

– Фамилия!

– Полузверский! – отрапортовал его явно перетрусивший собеседник. – То есть я, конечно, не совсем Полузверский, а вроде как Недогоняев, так что речь, как вы понимаете, идет о псевдониме.

– Паспорт! – не дослушав, потребовал Миша тоном милиционера, проверяющего документы у лиц кавказской национальности.

– Секундочку! – пискнул бедный гармонист и метнулся в дом.

Миша поспешил следом за ним, не оставляя своего подопечного без присмотра ни на мгновение.

Полузверский покопался в ящике комода и извлёк наконец оттуда свой потрёпанный паспорт. Миша поспешно раскрыл документ. Недогоняев Юрий Андреевич.

– Та-а-ак! – протянул Миша, стремительно деревенея лицом. – Оч-чень хо-р-рошо!

Хотя, глядя на него, трудно было поверить в то, что всё действительно так уж хорошо.

– Ваньку валять вздумали? – зло спросил Миша у Антона Николаевича Иванова, который тоже уже успел войти в дом. – Хиханьки да хаханьки? Весёлую жизнь решили нам устроить? Разыграть московских гостей, да? Не любите москвичей? На посмешище выставили столичных телевизионщиков?

Никакого другого объяснения свалившимся на него неприятностям у Миши не было.

– Ладно! – сказал он, бешено вращая глазами. – Будет вам веселье!

Обернулся к замершему в ожидании дальнейших распоряжений оператору:

– Саша! Неси наш стратегический запас!

Оператор пулей слетал к машине и тот стратегический запас доставил. Четыре бутылки водки. Однодневная норма съёмочной группы, пребывающей на выезде.

– Я не знаю, как вы всё это проделываете, – сказал Миша, обращаясь то ли к гармонисту, то ли к Иванову, – но я точно знаю, что вот он, – ткнул пальцем в грудь гармониста так сильно, что тот едва не заплакал, – никакой не Полузверский, и не Шмудяков, и почти наверняка не Волобуев. И я, Миша Каратаев, гарантирую вам, что любая новая знаменитость вашего района, которую вы мне предъявите, уже не будет ни ухом ни рылом похожа на этого вот идиота!

Опять ткнул пальцем в гармониста. Тот не успел увернуться. Слёзы брызнули из глаз. Бессердечный Миша налил полный стакан водки и протянул его гармонисту.

– Пей!

Перепуганный Полузверский выпил. Миша сразу же налил ему второй стакан.

– А закусить? – просительно промямлил гармонист.

– Обойдёшься! – был ему ответ.

Миша сейчас смотрелся учёным-естествоиспытателем, ставящим самый важный научный эксперимент в своей жизни.

Когда Полузверский выпил и второй стакан, Миша тотчас налил ему ещё.

– Что вы делаете! – всполошился Антон Николаевич, вспомнивший, наконец, что он как-никак чиновник и лицо ответственное, и если что случится на подведомственной ему территории – ему же потом и отвечать.

– Я знаю, что я делаю! – пробормотал в ответ Миша, который и сам до сих пор оставался в крайне нетрезвом состоянии.

Влив в бедного гармониста целую поллитровку, Миша взял тайм-аут. Пока алкоголь делал своё дело, Каратаев подступился к Антону Николаевичу.

– А что? – спрашивал он. – Есть ли ещё в вашем районе какие интересные люди? Тракториста, шахматиста и гармониста мы уже посмотрели. Может, ещё кто-то представляет интерес для столичных журналистов?

При этом в его глазах была такая испепеляющая ирония, что хотелось закрыть глаза, уйти за угол дома и там спрятаться, только чтобы не видеть этого взгляда.

– А как же! – пробормотал Антон Николаевич. – Вот журналист и есть как раз. Селькор.

– Какой такой селькор?

– Сельский корреспондент, – расшифровал Антон Николаевич. – Заметки в районную газету пишет. Очень это у него хорошо получается. Каждый номер с его материалом прямо с руками отрывают.

– Так-так! – нехорошо улыбался Миша. – Журналист! Интересненько было бы взглянуть!

В его голосе звучали уже неприкрытая издёвка и торжествующие нотки человека, сумевшего поставить на место зарвавшихся аборигенов. Потому что гармонист Полузверский, он же комбайнёр Волобуев, он же шахматист Шмудяков, уже дошёл до требуемой кондиции и лыка не вязал. Он пьяно улыбался, лез ко всем целоваться и почти не держался на ногах. До достижения стадии полной неподвижности, в просторечии определяемой русским словом «дрова», ему оставалось каких-нибудь десять или пятнадцать минут, не больше. Миша уже видел, что напрочь выключил из игры этого хамелеона, и это обстоятельство наполняло его душу торжеством.

– Вот теперь можем отправляться к вашему журналисту, – сказал он Иванову необычайно ласковым голосом.

От той ласковости у Антона Николаевича почему-то мурашки побежали по коже.

– Да, – пробормотал Иванов едва слышно. – Можем, значитца, отправляться.

На него нельзя было смотреть без сострадания. Заигрался районный чинуша. Да не на того напал.

– Едем! – распорядился Миша.

Но ему требовались дополнительные гарантии. Что-то такое, что полностью исключило бы повторение былых неприятностей.

– А этого мы заберём с собой! – осенило Мишу.

– К-кого? – опешил Иванов.

– Гармониста вашего!

– Зачем?!

– Для надёжности! – мстительно ответил ему на это Каратаев.

Это как во время демонстрации фокуса. Красавицу помещают в ящик, при этом её руки продеваются в специальные отверстия в том ящике, чтобы зрители видели её всё время, а для пущей надёжности девушку ещё и приковывают к ящику цепью. Ну дальше, понятное дело, сам ящик помещают в прочную клетку, которую запирают на огромный амбарный замок, а ключ отдают зрителям, чтобы совсем уж никакого подвоха. Вы нечто подобное почти наверняка видели, что это я тут вам объясняю.

– В багажник его, – распорядился Миша. – С нами поедет!

Потерявшее какую-нибудь чувствительность тело сельского гармониста довольно бесцеремонно погрузили в багажник машины. Миша вполне дружелюбно похлопал по плечу Антона Николаевича:

– Едем, многоуважаемый прокуратор! Везите нас к вашему журналисту!

Иванов промямлил что-то беспомощное в ответ. Миша торжествующе засмеялся.

Выехали за деревню. Уже не с той стороны, с которой въезжали. И тут случилось то, что можно было расценить не иначе как конфуз. Дорога взбежала на пригорок и почти сразу нырнула вниз, но в это единственное мгновение, которое машина переваливала через вершину, взорам пассажиров вдруг открылась огромная поляна справа по ходу, а на той поляне – замерший в неподвижности и будто затаившийся вертолёт. Он мелькнул и исчез, его прикрыли деревья, но и одного-единственного мгновения оказалось достаточно для того, чтобы, во-первых, тот вертолёт увидеть, а во-вторых, в доли секунды всё понять. То есть в первое мгновение Миша Каратаев и его товарищи выдохнули одновременно:

– Вертолёт!!!

И в тот же миг, взглянув друг на друга, они обнаружили, что подумали об одном и том же. Это был миг озарения. Момент истины.

Миша засмеялся. Могло показаться, что это смех безумца, если бы на самом деле это не был смех выздоравливающего человека.

– Так вот оно что! – говорил он сквозь смех и вытирал слёзы. – Вертолёт! Ну правильно! Я всё никак не мог понять, как тот гармонист-шахматист умудряется впереди нас очутиться! А он на вертолёте! «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолёте и бесплатно покажет кино!» Ха-ха-ха! Ну и кино! Ну и придумщики! Ну и зачем вы все это затеяли?