– Всё такое прочее – это хорошо, – оценил Волобуев, будто невзначай вставая под Доской почёта.

У Миши Каратаева сладко заныло в груди, как бывало всегда, когда он чувствовал близкую удачу. Оператор уже устанавливал камеру. Пока он готовился к съёмке, Миша подступился с расспросами к знатному комбайнёру.

– Я вижу, у вас тут с уборочной всё в порядке, – сказал он доброжелательно. – Показатели растут. Страна будет с хлебом.

– Да, родит землица, – ответил на это Волобуев и посмотрел вдаль затуманившимся взором, каким, по его разумению, должен был обозревать родные просторы сын своей земли.

– Мы тут поле одно проезжали, – сообщил Миша. – А вы его как раз обработали. Так там одни сорняки.

– И что же, что сорняки? – осведомился Волобуев, всё так же глядя вдаль.

– Так не зерно ведь! – осторожно подсказал московский репортёр. – Вот вы работаете, план перевыполняете – а план-то по чему?

– По гектарам, ясное дело.

– Так на гектарах тех одни сорняки и никакого хлеба!

– А что же! – ответил на это Волобуев. – А хотя бы и сорняки!

Антон Николаевич за его спиной выразительно покрутил пальцем у виска. Мол, говорил же я вам – сбрендил мужик. Теперь вот сами убедились.

– А польза-то какая? – не отступался Миша.

– Польза такая, что план выполняется на сто пять процентов! – внушительно сказал Волобуев. – И я, между прочим, уж который год первое место по колхозу держу!

Ещё бы ему первое место не удерживать, коль он единственный тут остался.

Миша Каратаев, чуя добычу, радостно засуетился. Сначала он велел оператору снять знатного комбайнёра на фоне Доски почёта. Потом дал в руки Волобуеву шариковую ручку и попросил того на графике продемонстрировать, как растут показатели уборочной страды. Пользуясь ручкой как указкой, Волобуев продемонстрировал собственные успехи. Потом его снимали за штурвалом комбайна. Потом в его собственной мастерской за верстаком. Потом вывезли в поле, поставили среди сорняков и заставили сначала задумчиво смотреть вдаль, а после предложили сорвать сорняк и любовно потереть его в ладонях, будто это не сорняк был вовсе, а налитый хлебный колос. Единственное, что не нравилось Мише Каратаеву, так это пластырь на щеке у комбайнёра-героя.

– Поранился, – объяснил случившееся с ним несчастье Волобуев. – Фотокарточку свою новую на Доску почёта вешал да со стремянки-то и упал.

Каратаеву это обстоятельство так понравилось, что он попросил Волобуева всё слово в слово повторить перед видеокамерой. Волобуев не стал капризничать и повторил. Миша Каратаев был в восторге. Ехал он сюда наудачу, а обернулось вон как. Любо-дорого будет смотреть. Этот комбайнёр – настоящая находка.

– А что? – спросилМиша у Антона Николаевича, деликатно отведя того в сторонку. – А есть ли ещё у вас в районе такие люди, чтоб значит …

Он сделал неопределённый жест рукой. Антон Николаевич его очень даже понял.

– Конечно! – ответил он с готовностью и даже руку к сердцу приложил. – Да сколько угодно, дорогой вы мой! Да хоть тот же Шмудяков!

– Кто, простите? – воззрился на него Миша.

– Шахматист наш! Очень известная фигура! С ним сам товарищ Каспаров* советуется!

– Неужели? – посмел не поверить Миша. – Каспаров*? Тот самый?

– Честное благородное слово!

– И каким же, извиняюсь, способом товарищ Каспаров* с товарищем Шмудяковым, простите … э-э … советуется, так сказать?

_____________________________________________________________________

*Гарри Каспаров признан иноагентом на территории РФ, также Гарри Каспаров включён в

Перечень организаций и физических лиц, в отношении которых имеются сведения об их причастности к экстремистской деятельности или терроризму

– В письмах!

– В письмах?

– Именно! Он письма Шмудякову шлёт.

– Вы их видели?

– Кого?

– Письма эти.

– А как же!

– И что – настоящие?

– Настоящие! В конверте! С марками! Всё как положено!

Каратаев посмотрел на собеседника с сомнением, но возражать не стал. Посмотрел на часы. Время ещё было.

– Хорошо, едем к этому вашему шахматисту, – определился он.

Комбайнер Волобуев ещё пытался пригласить гостей в дом и отобедать, но Миша рвался в бой и отказался, пообещав, впрочем, заехать как-нибудь в другой раз.

Волобуев провожал их до самой машины, долго жал всем по очереди руки и спрашивал, когда его покажут по телевизору. Ему сказали, что скоро. Расстались друзьями.

* * *

По разбитой дороге добирались почти целый час.

– Его в центр приглашали переехать, – рассказывал Антон Николаевич. – Шмудякова нашего, значитца.

– В Москву, что ли?

– Почему же в Москву? – вроде даже обиделся Иванов. – В Рязань!

– А-а, – протянул осторожный Миша Каратаев. – Понятно. А он что?

– Отказался! – с гордостью произнёс Иванов, давая понять, что иначе его земляк поступить и не мог.

– Почему?

– А вот такой он у нас! – сказал с ещё большей гордостью Антон Николаевич. – Да вы и сами увидите.

Деревня, в которую они в конце концов приехали, производила не столь скорбное впечатление, как та, в которой один-одинёшенек жил окончательно спятивший бывший знатный комбайнёр Волобуев. Здесь дома не были заколочены, на единственной пыльной улице прогуливались куры, а за машиной с телевизионщиками долго гнался пёс – облаивал машину и всё норовил укусить её за колесо.

Подъехали к дому знатного шахматиста.

– Только вы это! – вдруг всполошился Антон Николаевич. – Вы с шахматами-то как? Дружите?

– Не то чтобы очень, – честно признался Миша.

А его спутники и вовсе промолчали, что совсем уж повергло Антона Николаевича в уныние.

– Да вы что! – сказал он в сердцах, да ещё и с таким осуждением, будто его спутники только что признались ему не в шахматной безграмотности, а в пристрастии к какому-то смертному греху. – Он с вами и говорить не станет! Если ему только признаться, что с шахматами дружбы никакой не имеешь…

– Спокойно! – объявил Миша, заметно внутренне подобравшись при этом. – Надо в шахматы уметь – будем уметь! И не в таких переделках бывали!

Его ничто не могло выбить из колеи. Снимая свои репортажи, он нырял в прорубь с ледяной водой, вступал в ряды коммунистической партии и даже ел живых червей, которые были длинные и белые, как макароны, – это он так иллюстрировал собственный рассказ о быте и нравах какого-то очень отсталого племени. А тут всего-навсего какие-то шахматы. Подумаешь!

– Хорошо, – вздохнул Иванов. – И всё-таки вы поосторожнее с ним. Он на почве шахмат совсем больной.

Подумал немного.

– А может, лучше к Полузверскому поедем? – предложил он вдруг.

Телевизионщики переглянулись.

– К кому, простите? – уточнил Миша Каратаев.

– У нас в одной деревне гармонист живет. Полузверский его фамилия. То есть это не фамилия, конечно, а псевдоним. А настоящая у него фамилия Недогоняев. Ну как такую фамилию на афишу?

– А он выступает где-то, что ли?

– А как же! – воодушевился Антон Иванович. – В клубе местном. Большой успех имеет. Вам понравится, вы увидите. Он и в программе «Играй, гармонь!» участие принимал. Его по телевизору показали, а потом ещё повтор был. Давайте к нему поедем? – вдруг просительно заключил Антон Николаевич.

– А Шмудяков? – напомнил Миша.

– Да ну его! Беспокоюсь я чего-то!

– Э-э, нет, – сказал на это Миша. – Уже ведь приехали. И что же теперь – уезжать? Нет, давайте уж сначала с шахматистом пообщаемся.

– Давайте, – вздохнул Антон Николаевич.

Вышли из машины, Иванов первый протопал по дорожке. Но на крыльцо не взошёл, остановился и громко позвал:

– Шмудяков! Ты дома?

Очень скоро распахнулась дверь, и из дома на крыльцо ступил вертлявый мужичок с по-ленински хитрым прищуром карих глаз, неаккуратно причёсанными вихрами на голове и несвежим квадратиком пластыря на правой щеке. Он быстро скатился с крыльца, сунул Иванову свою сухую ладошку для приветствия и отрывисто произнёс: