И восхождение агрессивно-популистских партий и движений в Германии (и вообще в Европе) – это еще не самое тревожное. Остается надежда, что со временем они распадутся из-за надменности отдельных своих представителей, взаимного ожесточения или просто недостатка грамотных, профессиональных кадров. Не говоря уже об антимодернистских программах, которые отвергают социальную, экономическую и культурную действительность глобализированного мира. Эти утратят актуальность, как только в обществе от них потребуют четкой аргументации и делового рассмотрения тех явлений, против которых они выступают. Предполагаю, они потеряют и свою мнимую диссидентскую особенность, стоит только кому-то согласиться с ними по некоторым пунктам. Зато по другим позици ям их тут же раскритикуют. Вероятно, нужны основательные и радикальные экономические программы, чтобы успокоить социальное недовольство по поводу возрастающего неравенства, страха нищеты, особенно в старости, в слаборазвитых регионах и городах.

Гораздо опаснее другое: атмосфера фанатизма. В Германии и повсюду. Эта угрожающая динамика: фундаментальное отторжение людей, которые по-иному веруют или не веруют вовсе, которые по-другому выглядят, по-другому любят – не так, как требует утвержденная норма. Это растущее презрение к любому отклонению распространяется и все больше вредит. Потому что мы, те самые, на кого направлена эта ненависть, обычно с отвращением умолкаем, мы позволяем себя запугать, поскольку не умеем противостоять этой дикости и террору, чувствуем себя беззащитными и бессильными, от ужаса теряем дар речи. Увы, таково одно из действий ненависти: морально уничтожить того, кто полностью отдан в ее власть, сбить с толку, чтобы человек утратил всякие ориентиры и доверие к миру.

Нельзя поддаваться ненависти, нельзя «принимать приглашение» и ненавидеть в ответ. Ответная ненависть означает, что мы сдались, что мы почти превратились в то, за что нас ненавидят. Ненависти надо избегать, противостоять ей можно только с помощью того, чего не хватает ненавидящему: мы пристально наблюдем, дифференцируем, допускаем сомнение в самих себе и в установленных нормах и стандартах. Ненависть необходимо разложить на составные части, растворить, отделить острое, агрессивное чувство от его идеологиче ских предпосылок, исследовать, как ненависть возникла и как действует в специфических исторических, географических и культурных условиях. Казалось бы, это ничего не даст. Ничего не изменит. Разве можно таким образом достучаться до настоящих фанатиков. Да, это немного. Но это первый шаг, это поможет распознать источник ненависти, структуры, питающие ее, ее механизмы. Поможет пошатнуть уверенность тех, кто поддерживает эту ненависть и аплодирует ей. Может быть, те, кто подготавливает ненависть, кто определяет, как должен тот или иной думать и воспринимать других, утратят свою беспечную наивность или цинизм. Тогда мирные и вежливые не должны будут больше оправдываться перед теми, кто их презирает. Пусть презирающие оправдываются. Оправдываться будут не те, для кого помогать нуждающимся в помощи – само собой разумеется, а те, кто это само собой разумеющееся отрицает. Пусть вынуждены будут защищаться не те, кто хочет мирного, открытого, гуманного сосуществования, но те, кто это сосуществование подрывает.

Определите, какие структуры подкармливают ненависть и насилие, и станет ясно, откуда берутся и заведомое оправдание, и последующее согласие, без которых ненависть и насилие не могли бы процветать. Ненависть якобы естественна, ее природная данность – популярный миф. У каж дого конкретного случая ненависти и насилия – свой источник. Ненависть не аутентичнее уважения. Но она не берется из ниоткуда. Ее создают. И насилие не возникает на пустом месте. Его готовят. На кого набросятся эти ненависть и насилие, где выстрелят, какие пределы перейдут, за какую черту перешагнут – все это не случайно, не просто задано заранее, но планомерно направлено. Ненависть и насилие надо не просто осуждать, нужно распознать их механизм, вот тогда и станет понятно, где что-то могло пойти по-другому, а кто-то мог принять иное решение, встать на сторону зла или на сторону добра. Если разобраться, как именно существуют и действуют ненависть и насилие, то обнаружится и возможность прервать их действие и обуздать их.

Если посмотреть на ненависть не в пору ее слепой животной ярости, а обратиться к ее истокам, то становится ясно, что для определенных форм ненависти достаточно усилий прокуратуры или полиции. Но за разделение на своих и чужих, за отторжение, за мелкие подлые механизмы превращения людей в изгоев на основании их жестов, привычек, образа жизни и убеждений – за это ответственны все. Забрать у ненавидящих возможность нена видеть, отвлечь их от объекта их ненависти – за это ответственны мы все в гражданском обществе, делегировать это некому. Помочь тем, кому угрожают, потому что они по-другому выглядят, думают, веруют или любят, – несложно, многого не потребуется. Это мелочи, которые определяют разницу между ненавистью и ее отсутствием и допускают в социальное и дискурсивное пространство тех, кто должен быть из него изгнан. Наверное, самое главное, когда сопротивляешься ненависти, – не позволить разобщить. Не позволять загнать себя в собственную, отдельную, укромную, частную зону, в свое индивидуальное убежище. Самое важное – движение изнутри наружу. К другим. И с ними вместе снова формировать социальное открытое пространство. Те, кто оказался беззащитен и одинок перед чужой ненавистью, чувствует себя, как страждущий в псалме, который приводится выше: «Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать». Им не за что ухватиться. Нет почвы под ногами. Им кажется, что они проваливаются в бездну и вода заливает их сверху. Не оставляйте их одних, прислушайтесь к ним, когда они зовут. Не допускайте, чтобы их поглотила бездна ненависти. Твердая почва под ногами, основа, на которой можно прочно стоять, – вот что нужно, вот что необходимо.

Он человек из плоти и крови. Не призрак, не персонаж из фильма. Он – существо телесное, занимает место в пространстве, отбрасывает тень, может преградить вам путь или загородить обзор, так рассказывает о себе чернокожий герой известного романа Ральфа Эллисона «Человек-невидимка» (1952). Он умеет говорить и смотрит другим в глаза. И все же его как будто «со всех сторон окружают беспощадные кривые зеркала. На их холодной поверхности всплывает всякая всячина – окружающие предметы, отражения отражений и даже то, чего нет на свете, – словом, все что угодно, только меня там не найти»[6]. В чем же дело? Почему белые люди его не видят?

Они не слепы, никаких физиологических причин не видеть у них нет, но таковы их отношение, их внутренняя установка, что их зрение отфильтровывает и не замечает че ловека. Он просто не существует для других. Как будто он – воздух, неодушевленный предмет, фонарный столб, который необ ходимо обойти, ведь он не заслуживает ни внимания, ни разговора, вообще никакой реакции. Невидимые, неопознанные – вот по-настоящему экзистенциальная форма презрения к людям[7]. Невидимые, пустое место в социуме, они не принадлежат ни к какому «мы». Их слов не слышат, не видят их жестов. У невидимых нет ни чувств, ни потребностей, ни прав.

Афроамериканка Клаудиа Рэнкин в своей ранней поэтической книге «Гражданин» рассказывает об опыте «невидимости»: чернокожего парня не заметили в подземке, «проглядели», толкнули на пол. Тот, кто толкнул, не остановился, не помог парню встать, не извинился. Как будто никого и не толкал, будто нет человека и всё. Рэнкин пишет: «…и ты хочешь, чтобы это прекратилось, ты хочешь, чтобы человек, который пихнул ребенка на пол, заметил, увидел, помог мальчику подняться на ноги, отряхнул его, человек, который никогда не замечал таких мальчиков, никого не замечал, кроме себе подобных»[8].