Было хорошо. Прозрачные, уже совсем размытые в сизом небе закатные лучи и такой свежий, проветривающий голову весенний воздух! Хотелось поскорее избавиться от тисков новых сапог и опустить горящие, сбитые в кровь ступни в обжигающе холодную воду. А может, дойти до озера, прежде чем идти домой? Но лед еще не сошел, хотя прогулку до берега она вполне могла себе устроить. В телефоне продолжала трещать Светка.

Аня держала трубку у уха, но больше не слушала про то, что она должна поговорить с Толиком, заставить его приехать к ней из Америки сюда, в крохотный заводской городишко на Урале. Бросить все и приехать к ней! Боже, разве это возможно? Но без него она уже не могла. И не хотела. Без него все было как-то скучно, серо и бессмысленно. Он единственный был… светом в ее оконце…

Сзади покашляли, она обернулась – какой-то мужчина в кожаной крутке и шапке в облипку понуро шел за ней на довольно большом расстоянии. Потом он резко остановился и стал что-то искать в карманах.

Успокоившись, что он занят своими делами и до нее ему нет никакого дела, она пошла дальше. Впереди виднелись серо-бурые стволы Филькиной кручи.

Когда она скрылась за поворотом, где начиналась рощица, он ускорил шаг. Внезапно с ближайшего к нему дерева в воздух взмыло облако ворон и, базарно каркая, полетело обрывками жженой бумаги в небе. По улице через дорогу шли две смутно знакомые фигуры. Женщина под руку с подростком. Ровная твердая походка и подпрыгивающие рядом шаги. Он тут же узнал в этой паре жену и сына. Где-то в подворотне залаяла собака. Он быстро отвернулся и, поймав липовые нотки духов беглянки, поспешил к перекрестку.

Выйдя из-за угла дома в конце улицы, он увидел ее тонкие цыплячьи ножки в черных сапогах, мелькающие среди деревьев. Уверенным шагом он перешел дорогу и нырнул в рощу. Аня миновала уже круглую постройку и уходила все дальше, к озеру. Он добежал до домика и в тот момент, когда она вновь оглянулась, успел спрятаться за него. Он прижался плечами к деревянной стене. Из-под стрехи крыши вдруг выпорхнула маленькая серая птичка. В вечерней тишине рощи он слышал свое сдавленное сопение, в котором явно улавливались надсадные звериные нотки.

Не теряя времени, он вышел из засады и пошел прямо на Аню. Она уже поднялась на насыпь кручи, чтобы спуститься к берегу. В несколько больших прыжков он настиг ее, схватил за шею и повалил в колючие кусты шиповника, скрытые от дороги толстыми стволами берез и лип.

Она хотела закричать, но он прижал мощную лапу к ее губам.

– Ну куда же ты собралась, милая? – прошипел он сквозь зубы.

Аня мычала в его ладонь, барахтаясь, как жук, на талом снегу.

Он выхватил из правого кармана канцелярский нож и сунул самый кончик к ее лицу. Аня резко замерла, замолкла и часто заморгала.

– Ну вот он же я! Что же ты неласкова со мной? Ведь я же для тебя был всем… светом в твоем оконце, разве нет?

Аня вытаращилась на него. Из-под подвернутого края его шапки вылезла прядь сальных волос.

– Анечка Хрустицкая, как же так? Ты вмиг забыла, как больше всего на свете хотела слушать меня, слышать меня, чувствовать меня, отдаваться мне… Так я вот весь перед тобой. И мы должны быть друг у друга, прямо как ты хотела, разве нет?

Аня взвизгнула ему в ладонь и замотала головой. Из уголков ее глаз покатились крупные слезы.

– Ну что ты, детка? Делиться самым важным, быть ближе, чем священник за ширмой. Это ты да я. Вот и все, что нам нужно. Наша вечная близость. Наше слияние. Мы теперь как одно будем. И больше не нужны никакие переписки.

Аня стала брыкаться и мычать.

– Нет, нет, так не пойдет… – он ткнул лезвием в ее щеку, присмиряя. По нежной бархатистой коже правой щеки поползла капля, оставляя за собой тонкий алый след.

Аня замерла.

– Если не будешь рыпаться, я уберу руку, хорошо?

Аня кивнула.

Держа нож у шеи, он медленно отнял левую ладонь от ее рта и погладил ее по щеке. Пальцы прожгло током. Его Аня была как никогда близка, осталось совсем немного, чтобы соединиться полностью. Она отпрянула.

– Нам ведь и правда теперь незачем писать друг другу письма.

– Это ошибка, – трясущимися губами прошептала она. – Я ничего вам не писала.

– И не потому, что для меня никто не предназначен в этом мире… – передразнивая Аню, произнес он писклявым голосом. – А потому, что я этого человека уже нашла… И это вы, Анатолий!

Она сглотнула.

– Не нужно больше трахаться виртуально, Анечка! Твой Толик перед тобой…

Он навалился на нее всем корпусом, задрал юбку. Длинные пальцы впились в упругую теплую ляжку под тонким прозрачным капроном. Аня дрожала от ужаса. Он медленно потянулся ощерившимся ртом к ее бледным, почти бескровным пухлым губам. Ему так хотелось согреть ее страстью, вдохнуть в нее самого себя, стать одним целым. Не моргая он смотрел в ее глубокие, широко распахнутые карие глаза, не замечая, как по миллиметру она пытается отползти назад.

– Куда же ты? – Он бросил нож, стиснул ее шею обеими руками и рывком притянул Аню обратно к себе. Все это время он продолжал жадно впиваться взглядом в ее карие глаза. Он так хотел, чтобы в этих темных глубинах светилось обожание, вожделение, любовь. Даже оторопь от дикого всепоглощающего страха вполне сгодилась бы для первого свидания, но ничего, кроме брезгливого отвращения, он не видел. К его горлу вновь подкатила удушающая ярость и обида. Тело затрясло мелкой дрожью, он сильнее сжал Анину шею.

Дышать было тяжело. Она уже ничего не видела, глаза застилали слезы. В размытом изображении время от времени проявлялось лицо оператора. Перекошенная уродливая гримаса нависала над ней. Приглушенно, как в толще воды, слышались его сдавленные всхлипы.

– Я не хочу тебя терять, Анечка…

Пальцами левой руки она потянулась к канцелярскому ножу, который упал совсем рядом. На секунду ей захотелось, чтобы кости вышли из суставов, а мышцы натянулись так сильно, чтобы она смогла ухватиться за ребристую желтую ручку. Но ничего не получалось. Она пыталась еще и еще – и вот, схватила! Изо всех сил, что остались у нее, она пырнула почтальона в бок.

– Сука! – заорал он, отнимая от ее шеи свои огромные лапы и сгибаясь в дугу.

Она хотела подняться, но вдруг резкая боль пронзила ее запястье. Взвыв, она разжала пальцы и выпустила нож из руки. В следующий миг над ее головой зависла рука оператора с большим окровавленным булыжником.

– Эй, что вы делаете? – только и успела услышать она тонкий мальчишеский голосок где-то вдали, как тут же темное небо перевернулось и упало на нее. Голова завалилась на бок. Теплая струйка потекла из уха, пропитывая жаром снег под ее щекой. Где-то наверху хрипло закричала ворона. В сужающемся окошке мира, теряясь в деревьях, убегала вглубь Филькиной кручи сгорбленная фигура почтового оператора.

– Толик… – едва шевеля губами произнесла она и закрыла глаза.

День выдался погожим. Под ногами шумели мелководные реки, собирающиеся на тротуаре от таящего снега. С крыш по алмазным сосулькам неудержимо стекали тонкоголосые ручьи. Лазурное небо прорезали черные треугольники крыш частного сектора да золотая луковка храма, ютившегося на конечной трамвайной остановке.

Инна Карловна спешила в школу с обеда. Как директор она могла себе позволить не есть в школьной столовой. Но при этом Инна Карловна редко выбиралась в перерыв куда-то в кафе, чаще всего отправлялась домой на трамвае, чтобы поесть горячую и идеально посоленную еду, какую редко можно было встретить в заведениях общепита. А еще дома можно было выпить из любимой кружки масалу. Обжигающий терпкий чай с восточными пряностями.

Кружечку Инна Карловна, к слову, не просто купила в магазине, а слепила сама на одном гончарном мастер-классе, на который ей предложила сходить Дарья Игоревна, ее психолог. Вернее, она предложила просто куда-то сходить для души, и Инна Карловна выбрала работу с глиной.