Незнакомка зажмурилась на секунду, но тут же открыла глаза и выпалила:

– Я твоя дочь, мама! Ты просто забыла. У тебя такое бывает. В этом нет ничего страшного.

– Я не помню этой квартиры. Как я здесь оказалась?

– Мы живем тут давно, ты просто забыла, так бывает.

Незнакомка взяла полотенце и принялась вытирать со стола.

– Из окна чудесный вид, но я его не помню. Кажется… я жила на втором этаже в сталинке, а это новостройка…

– Ты жила в том доме раньше, а теперь живешь здесь, мама, и я твоя дочь. – Незнакомка отбросила полотенце и выбежала из кухни. Растерянная и запыхавшаяся, она вернулась через несколько секунд, держа в наманикюренных пальцах фотографию с комода. – Вот! Смотри! Это мы с тобой. Посмотри, как ты любишь меня здесь, как обнимаешь! Разве ты не помнишь?

– Как меня зовут? – Она резко отодвинула фоторамку от лица, пронзив глаза незнакомки холодным острым взглядом. Больше ничего ее в данную секунду не интересовало.

– Алиса.

– Алиса? – Она поежилась от своего имени, сорвавшегося с губ незнакомой женщины.

– Алиса Федоровна.

– Как часто у меня бывают провалы в памяти?

– Это первый, до этого момента ты узнавала меня всегда. Я – твоя дочь! – последнюю фразу незнакомка почти выкрикнула.

– А куда вы… ты тогда дела фотокарточку из Адлера?

– Какую карточку? – резко ответила незнакомка и тут же постаралась скрыть искреннее недоумение улыбкой. – А… карточка… наверное, мы с тобой ее куда-то заложили в книги или фотоальбомы.

– А что на ней?

– На чем?

– На фотокарточке… Напомни мне, пожалуйста.

– На ней… – молодая женщина запнулась. – Да то, что и у всех, кто ездил с детьми на юг в восьмидесятых. Море, солнце, горы!

Незнакомка присела к ее ногам и обхватила за колени. Какое же знакомое тепло рук! Ее опять затрясло от замешательства. Ком в горле разрастался. Она готова была разрыдаться от отчаяния и непонимания.

– Если ты моя дочь, тогда кто такая Наташа?

Незнакомка резко отпрянула.

– Нет, нет, нет никакой Наташи, слышишь! Нет! Я – Даша! Слышишь? – кричала незнакомка, губы ее тряслись, плечи дрожали.

– Мы с Наташей ездили в восемьдесят третьем на море, ей было четыре. Вы очень молодо выглядите, сколько вам лет?

– Тридцать семь, – машинально ответила Даша, не понимая к чему этот вопрос.

– А какой сейчас год? – Алиса Федоровна спокойно продолжила, ни на секунду не выпуская из рук вилку.

– Две тысячи двадцать первый… Да, мама, прекрати этот допрос, ты просто неважно себя чувствуешь!

– Наташе сейчас должно быть сорок два…

– Да что ты прицепилась со своей Наташей! – Даша так сильно стукнула кулаком по столу, что звонко дзинькнули пустые чайные чашки. – Твоя Наташа, может, уже кончилась давно.

– Что вы такое говорите? Как кончилась?

– Живет под забором…

– Неправда! – голос Алисы Федоровны сорвался на крик. – У нее ведь Бориска, она обещала больше не… – она запнулась, будто слово, вертевшееся на языке, не успело сорваться с него, а медленно поползло назад и ухнуло обратно в черные недра памяти.

– Не пить? – в голосе Даши засквозила злоба. – Не уверена, что такая женщина, как она, сумела справиться с этой проблемой.

– Ради Бориски же!

Даша угукнула.

– Но как же я? – тихо спросила Алиса Федоровна. – Я имею право видеть свою дочь и внука, вы же не будете меня силой удерживать?

– Да мама, ну что ты такое говоришь! Ну прекрати же!

Алиса Федоровна перестала терзать взглядом вилку и подняла глаза на Дашу. Выбившиеся пряди из прически прилипли ко лбу, вспаханному посередине глубокой морщиной. Уголки рта Даши подрагивали, карие глаза заволокла темная пелена боли. Голубая ленточка височной вены пульсировала, руки беспомощно висели, а грудь так впала, что казалось, будто молодая хрупкая женщина только что получила мощный удар под дых. Даша выглядела скверно, но Алиса Федоровна ничего не могла с собой поделать: женщина напротив нее была ей чужая. Взгляд Алисы Федоровны скользнул к острому плечу Даши. Она долго смотрела на него, в голове воспоминания о девушке не появлялись. В какой-то момент картинка в глазах стала расплываться, и добротный кухонный гарнитур вместе со всей посудой и техникой поплыл куда-то вправо. Ресницы Алисы Федоровны дрогнули, а улыбка некрасиво искривилась. Даша снова подскочила к матери и обвила руками ее колени. Алиса Федоровна напряглась, но высвобождаться не стала, она просто закрыла глаза.

Увидев, как из-под плотно сомкнутых век текут две блестящие капли, Даша отрывисто спросила:

– Чего ты хочешь, мам?

– Я хочу к Наташе, – сквозь слезы ответила Алиса Федоровна писклявым голосом.

Даша опустила голову на колени матери. Алиса Федоровна больше не могла выносить этой удушающей двойственности и непонимания, почему с закрытыми глазами она чувствует тепло родного человека, а с открытыми – только отчаяние и ужас от присутствия незнакомки. Липкий густой шлем снова стал наплывать на голову Алисы Федоровны. Пока эта субстанция полностью не заклеила ее рот, она должна сказать… произнести то, что ей дает еще силы оставаться тут и дышать, тот кусочек памяти, без которого она пропадет навсегда, исчезнет не только для мира, но и для самой себя. Она так испугалась, что это произойдет безотлагательно, что губы ее моментально разжались и она закричала:

– Я хочу домой!

Даша подняла голову. Лицо ее было мокрым и помятым. Она встала, подошла к подоконнику, сняла с зарядки телефон. Потом выключила радио и, найдя нужный номер, поднесла трубку к уху.

В телефоне долго не отвечали, но вскоре Даша поздоровалась с собеседником. Она говорила с тем, кто был на другом конце связи, долго и непонятно. Сначала тихо, вежливо и отстраненно, потом громко, отрывисто и отчаянно.

– Да, я привезу ее, – последнюю фразу Даша произнесла совсем спокойно, даже вяло, и сбросила звонок.

– Ты отвезешь меня домой? – Алиса Федоровна робко поинтересовалась у Даши.

– Да, сейчас будем собираться.

– Значит, ты все же не моя дочь?

Даша впервые не смогла поднять на мать глаз:

– Я нашла тебя три года назад в конце ноября. Было уже довольно холодно, начинался снегопад. Ты сидела в парке на скамье. Одна. И ты так пристально разглядывала что-то на земле у своих ботинок на тонкой подошве, что даже не сразу меня заметила. Твое пальто и шапка были уже запорошены снегом, а тебе будто бы было все равно. Ты смотрела на укрытую белым землю и улыбалась, словно ничего прекраснее до этого не видела. Я спросила, все ли у тебя в порядке, но ты не отвечала, что-то бормотала, непонятные имена, уверяла, что ты просто потерялась. Потом мы с полицией долго искали твоих родственников, пока не объявилась… Наташа. Твоя дочь, пьяница и забулдыга, она хотела забрать тебя домой, но ты так кричала! Я никогда не слышала, чтобы так громко кричали. Ты упиралась и не хотела идти с ней, ты не узнавала ее, говорила, что она не твоя дочь, и впивалась в меня молящим взглядом. Возможно, ты видела во мне того, кто поможет тебе. Я довела тебя до дома и… нет, я не забрала тебя. Да и как я могла? Это неправильно. Но потом я снова встретила тебя – ты опять сидела на скамейке. Одна. В свете бледно-желтого фонаря. Уже совсем стемнело. Последние прохожие выходили из парка. Я отвела тебя домой, и ты снова билась в отчаянии, когда Наташа тебя забирала, говорила, что не знаешь эту женщину. Позже она позвонила мне сама и попросила приехать… Я оставляла ей на всякий случай номер телефона… Она тогда была ужасно пьяна. Шатаясь, Наташа ходила из комнаты в комнату и собирала какие-то вещи в большую черную сумку. В коридоре, в котором я стояла, невозможно воняло. Всюду валялись бутылки, окурки, газеты и грязная посуда. Потом она закурила и спросила, не могла бы я взять тебя ненадолго, пока… Она тогда еще погладила свой живот, но я ничего там не увидела. Из-за твоей болезни ты больше не могла работать, а она, видимо, не могла заботиться сразу о двоих. Она говорила несвязно, ходила с опущенными глазами и постоянно цыкала или бубнила себе под нос: «Да на время, че», «Пока я того», «Ну эта». Я, конечно, отказалась, но тогда ты вышла из-за угла и посмотрела на меня этими молящими глазами. Твоего внука Бориса в тот вечер там не было. Уже на пороге Наташа подняла на меня растерянный взгляд и сказала: «Я заберу ее скоро…» Потом она захлопнула за нами дверь.