– А Рах?

Я тут же пожалела, что спросила, и подняла письмо в попытке скрыть румянец на щеках.

– Рах означает «степь», – ответила Нуру. – Или широкое, открытое пространство. Равнины? Что-то вроде того.

– А Гидеон? – спросила я, чтобы увести разговор в сторону от Раха, но, когда Сичи едва слышно вздохнула, пожалела об этом.

Пусть между ними и не было любви, но присутствовало уважение. И то, что у нее на глазах Лео получал власть над человеком, которому она доверила свое будущее, мучило ее куда больше, чем она показывала.

Прежде чем я успела извиниться, Нуру сказала:

– «Гидеон» ничего не значит по-левантийски. Это не левантийское имя, кажется, оно пришло с Востока. Он всегда говорил, что мать назвала его в честь заезжего торговца вином, но правда это или нет, я не знаю.

Она пожала плечами и вернулась к упражнениям, и, чтобы поскорее закончить этот разговор, как наверняка хотела и Сичи, я опустила взгляд на аккуратные строчки письма.

«Ваша матушка потребовала рассказать Вам…» – резко начиналось оно, и все вокруг исчезло, остались только лист бумаги и гулкий стук моего сердца.

«И всё же я не убежден, что стоит тратить время и усилия, просвещая Вас относительно душевных аномалий, поэтому просто отправляю Вам копию моих ранних заметок, касающихся не только рождения и жизни доминуса Лео Виллиуса и его братьев, но также Гостей, Похитителей мыслей, Мистиков и Мемаров в целом. Если Ваша матушка ошиблась и это Вас не интересует, верните заметки письмом, адресованным Кочо, в "Красное колесо" в Когахейре. Если Вам потребуется больше сведений, я откликнусь на письмо, хотя не гарантирую скорого ответа».

Торваш

Когда я подняла взгляд, Сичи и Нуру пристально смотрели на меня. Нуру отвлеклась от своих занятий, а Сичи задержала дыхание.

– Что там? – спросила она, когда я так и не заговорила.

– Я… я не знаю. Не уверена, что поняла. – Я снова опустила взгляд на письмо, но хотя слова по-прежнему были на месте, каждое по отдельности ясное и понятное, написанное четким почерком, все вместе они казались змеящейся по странице бессмыслицей. Я протянула письмо ей. – Прочти и сама скажи, чего он хочет.

Сичи взяла письмо, а я начала расхаживать по комнате, пытаясь выплеснуть нервное напряжение, пока оно не успело меня разорвать, но когда она опустила письмо, остановилась.

– Моя мать жива?

– Я не знаю, Коко. Здесь… Он не говорит. Думаю, лучше всего не питать надежду, просто на всякий случай. – Она протянула ко мне руку, хотя я была слишком далеко, и ее прикосновение не могло меня утешить. – Понимаю, как это тяжело. Надежда мучительна и драгоценна.

Я кивнула, и она опустила руку.

– Что касается остального письма, – сказала она, глубоко вздохнув, – похоже, его написал тот, кто знает Лео и… его необычные способности. Более того, тот, кому доверяла твоя мать. С письмом пришла книга. Я сунула ее под стол.

Я поспешила к столу и вытащила тонкую книжицу, не понимая, что держу в руках. Я полистала страницы, но это не помогло.

– Я… не понимаю и половины из того, что здесь написано, – призналась я. – И почему матушка решила, что мне это интересно. Мы знаем, что Лео – чудовище, и я не собираюсь ни выходить за него замуж, ни заключать альянс, но что еще мне нужно знать?

– Понятия не имею, но, если здесь написано, как можно его побороть, это пригодится, – сказала Нуру. – Из-за этого говнюка Дишива потеряла глаз. Он читает мысли, способен забраться тебе в голову и просто не умирает. Можно взглянуть?

Я охотно отдала ей книгу, и, забросив свои упражнения, Нуру села у окна и жадно перелистнула первую страницу. Сичи посмотрела на меня с печальной улыбкой, и я с трудом подавила желание уткнуться лицом в ее плечо и зарыдать. Она не принадлежала мне, о чем напоминало постоянное присутствие Нуру. Мы мало говорили о нашем намерении пожениться, ведь если мы осуществим этот план, я окажусь третьей лишней.

Нежеланной. Это слово вонзалось в меня острыми зубами, обгладывая мои горести. Эдо не хотел на мне жениться. Рах даже не захотел остаться. А я до сих пор не могла думать о матери, не вспоминая, как она стояла на коленях у тела Танаки и говорила мне, даже не нуждаясь в словах, что я недостаточно хороша.

– Ты уверена? – спросила я.

– В чем? – отозвалась Сичи и снова принялась гладить собаку. Довольная Чичи блаженно перекатилась на спину.

– Насчет нашего брака.

Она не посмотрела на Нуру.

– А ты нет?

– Я не… В смысле, да, уверена. Каким бы странным это ни казалось, я бы предпочла брак именно с женщиной, потому что она меня поймет, но…

Сичи наклонила голову, и шпильки в ее аккуратном пучке засверкали в свете лампы. Она всегда так совершенна и так красива. Как же я хотела в детстве стать ею.

– Если ты уверена, то и я тоже. Вместе мы с тобой добьемся чего угодно, и ни один мужчина не сможет указать нам на место.

Указать на место. Эти три слова звенели в моей душе, и я не сразу поняла их значение. Я уставилась на Сичи.

– Они нас боятся.

– Да, боятся, – прошептала она, как будто это был величайший секрет, который только могли хранить две женщины. – В глубине души они боятся тебя. Боятся меня. Боятся потерять уважение и власть, присущие их положению, и отдать их кому-то более слабому. Помнишь императрицу Тису Отако?

– Императрица Тиса Отако, жена императора Жасуна Отако Второго? Кое-что помню. Он вроде бы правил во время первой большой войны, да?

– Так утверждают в официальных летописях. Но он умер от императорской болезни, и, судя по записям, первые симптомы появились у него за двадцать лет до смерти.

Я вспомнила, как матушка лежала, опираясь на груду подушек, а из-под иголок в ее руке стекали струйки крови.

– Уж очень долго он болел.

– Именно так. – Глаза Сичи блеснули. – Такое обычно скрывают от народа, Коко, но император Жасун умер за двенадцать лет до конца своего правления.

– Как это?

– А так, что эти двенадцать лет на троне мужа сидела императрица Тиса и правила империей. А есть еще императрица Лян. Официальные историки выставляют ее слабой и болезненной, но я раскопала свидетельства из архивов, и… – Сичи резко выдохнула. – Ее муж вообще не правил. Целых три года он не сидел на троне и не приносил присягу. Она не выдавала себя за мужа, а просто носила императорские регалии и заняла трон вместо него.

Установившаяся на мгновение тишина как будто звенела от новой информации, от пылкой надежды. Сичи схватила мою руку и сжала.

– Мы не будем править Кисией, притворяясь мужчинами, Коко. Мы будем править как женщины. И мужчины возненавидят нас за это.

Прежде чем вернулся Оямада, я часами мерила шагами комнату. Приносили и уносили подносы с чаем, к которому мы едва прикасались, я начала писать с десяток писем, но скомкала все и бросила в камин. Лишь тихий стук возвестил о появлении министра Оямады. Он сам раздвинул дверь и вошел.

– Министр, – сипло произнесла я, но сумела хотя бы жестом пригласить его к столу.

Бормоча благодарности, он устроился поудобнее, но по его лицу ничего невозможно было прочитать. Мы с Сичи присоединились к нему, затаив дыхание, а Нуру по-прежнему сидела у окна и наблюдала. Оямада расправил одежду и откашлялся, как будто ему некуда спешить, я с трудом сдерживала желание немедленно узнать, что произошло, и как можно спокойнее спросила:

– Так как же все прошло?

– По одному вопросу – прекрасно, а по другим не очень, – загадочно сказал он, постукивая рукой по столу, словно его беспокоило отсутствие пиалы с чаем. – Мне быстро удалось добиться его согласия на то, что вашему величеству следует до церемонии бракосочетания посетить Куросиму. Я рассказал об историческом прецеденте и подчеркнул, что вам необходимо… – Оямада благородно покашлял и отвел взгляд, – очиститься, учитывая вашу недавнюю связь с левантийцем.

– Очиститься? Мне не требуется очищение!

– Да, ваше величество, но я решил, что согласие Мансина важнее, чем… точность определений, скажем так.