Настоящий административный класс площадки – линейный продюсер, рекламный агент, страховщик – носит личные пейджеры, и те иногда пищат одновременно, но немного несинхронно, разливая в странно наэлектризованном воздухе Санта-Аны мелодию, которую точно можно квалифицировать как линчевскую. Вот как можно различать людей телекоммуникационно. (Исключение в каждом правиле – Скотт Кэмерон, первый помреж, который с сизифовым смирением несет одновременно бремя двух раций, сотового, пейджера и очень серьезного мегафона на батарейках.)

Ну, в общем, где-то каждый час рации у всех начинают трещать, а пару минут спустя на базу возвращаются Линч, съемочная группа и машины, и вся команда впадает в неистовую, но профессиональную беготню, так что с обзорной позиции на придорожном утесе площадка напоминает разворошенный палкой муравейник. Иногда съемочная группа возвращается только поменять машины для съемок: продюсеры как-то заполучили два одинаковых черных «мерседеса 6.9», и каждый теперь расцвел разными киношными приборами и оборудованием. Для конкретного кадра внутри двигающегося «мерседеса» рабочие конструируют из трубок прямоугольную платформу и пристраивают ее к капоту зажимами и ремнями, а потом техники присоединяют к различным частям платформы 35-мм камеру Panavision, несколько прожекторов Mole и Bambino под сложными углами и светоотражатели 3 × 5[36]. Все это накрепко прикручивается, и второй ассистент оператора, сногсшибательная и деловитая женщина, к которой все обращаются Чесни[37], мудрено возится с анаморфным объективом камеры и различными фильтрами. Когда солнечный свет на лобовом стекле «мерседеса» становится заметной проблемой[38], главный оператор, помощник в особенно аутентичном пробковом шлеме и Чесни собираются, совещаются и решают поместить между камерой и лобовым стеклом марлевый фильтр.

Грузовик с камерой – мудреный зеленый пикап, на двери которого сказано, что это собственность Camera Trucks, Unltd. В задней его части – три отдела для оборудования, света, стедикама, видеомонитора и колонок, а также маленькие сиденья для Дэвида Линча, главного оператора и его помощника. Когда грузовик на базе, техники сползаются к нему пачками с каким-то энтомологическим энтузиазмом и расторопностью.

Во время неистовой активности команды, прерываемой громкими командами из мегафона Скотта Кэмерона, теперь уже техники из грузовика с камерой и дублеры из машин околачиваются вокруг, болтают по сотовым и копаются в корзинках с корпоративными закусками в поисках того, что им нравится; т. е. теперь их очередь стоять и убивать время. Во время съемок погонь на натуре в машинах сидят дублеры, но обычно, когда съемочная группа возвращается на базу, из трейлеров возникают настоящие актеры[39] и тоже присоединяются к суете. Роберт Лоджа особенно любит выйти и поболтать с дублером, который такого же мясистого строения и оливкового цвета, примерно того же типа облысения, с таким же выражением угрозы на грубом лице и, конечно, идентично одет в гангстерский «Армани», так что с придорожного утеса их беседа сама по себе выглядит метакомментарием к параллельному кризису личности.

Сам Дэвид Линч во время досуга между дублями совещается с помрежами и продюсерами, пьет кофе и/или мочится в подлеске, курит American Spirits и задумчиво слоняется вокруг «мерседесов» и технической свары у операторского грузовика, иногда положив руку на щеку, напоминая Джека Бенни. Уже пятидесятилетний, Линч все еще выглядит как взрослая версия ребенка, которого бьют на переменках. Он большой, не толстый, но мягкий на вид и превосходит всех по бледности – его бледность затмевает даже хедшоповую бесцветность парней из освещения или спецэффектов. На нем черная рубашка с длинными рукавами, застегнутая на все возможные пуговицы, мешковатые коричневые джинсы-чинос – коротковатые и болтающиеся у лодыжек – и рыбацкая кепка с очень длинным козырьком. Кепка – одного коричневого цвета с джинсами, а носки – одного цвета друг с другом и с рубашкой, что вместе напоминает костюм ботаника, который выбирали и координировали с заботой, – но Линч в нем кажется скорее милым, чем жалким. Темные очки, которые он надевает на грузовике с камерой, дешевые и выгнутые, как у злодеев в старых японских фильмах про монстров. Чрезмерно прямая спина предполагает либо ультрастрогое воспитание, либо корсет. Общее впечатление – как от эксцентричного гика, которому не особо интересно, замечают люди его эксцентричность или нет: впечатление, равное некоему физическому достоинству.

Самое лучшее в Линче – его лицо, и я немало времени пялился на него с разных точек, пока он работал на площадке. На фото в молодости он выглядит необыкновенно, как Джеймс Спейдер, но теперь на Джеймса Спейдера он не похож. Теперь его лицо располнело (у некоторых из-за такой полноты лицо становится квадратным), оно бледное и мягкое (видно, что он бреет и затем увлажняет щеки каждый день), а глаза (которые вовсе не смотрят гротескно в разные стороны, как на обложке «Тайм» 1990-го) – большие, кроткие и добрые. В случае если вы из тех, кто считает Линча таким же «извращенным», как и его фильмы, знайте, что у него нет поросячьего или стеклянного взгляда, ассоциирующегося с вырожденческими психическими проблемами. Глаза у него славные: он смотрит на площадку с очень интенсивным интересом, но интересом теплым и добросердечным – как смотришь, когда тот, кого ты любишь, занимается тем, что ты тоже любишь. Он не суетится и не вмешивается в дела техников, хотя подходит обсудить следующий кадр, если тем необходимо знать, что именно для него требуется. Он умудряется казаться спокойным даже во время активности, т. е. выглядит одновременно и настороженным, и умиротворенным. Есть в его умиротворенности что-то даже немного жуткое: как не вспомнить, что реально крутые маньяки тоже сохраняют странное спокойствие – например, пульс Ганнибала Лектера остается меньше восьмидесяти, когда он откусывает кому-нибудь язык.

«Дэвид хочет снять как бы антиутопичный ЛА. Можно снять антиутопичный Нью-Йорк, но кому это интересно? Нью-Йорк так уже снимали».

«Это об уродстве. Помните „Голову-ластик“? А наш парень станет настоящим Членоголовым».

«Это фильм, который исследует психоз субъективно».

«Я знаю одно: я смотреть точно не пойду».

«Это отражение общества, как он его видит».

«Это нечто среднее между арт-фильмом и проектом студии-мейджора. В этой нише работать непросто. Можно сказать, это экономически рискованная ниша».

«Это его территория. В фильме мы еще дальше углубимся в пространство, которое он уже построил в прошлых работах, – пространство субъективности и психоза».

«Он делает ЛА в стиле Дианы Арбус, показывает злачный срез города грез. Это уже было в „Чайна-тауне“, но с исторической точки зрения, как нуарная история. Фильм Дэвида – о безумии; он субъективный, не исторический».

«Вот если ты врач или медсестра, ты после работы купишь в свободное время билет, чтобы посмотреть для развлечения на операцию?»

«Этот фильм изображает шизофрению перформативно, а не просто репрезентативно. В категориях потери личности, онтологии и временного континуума».

«Дайте только скажу, что я безгранично уважаю Дэвида, индустрию, то, что Дэвид значит для индустрии. Дайте сказать под запись, что я в восторге. Что я рад и полон безграничного уважения».

«Это узконаправленный фильм. Скажем, как „Пианино“. В смысле, его не покажут в тысяче кинотеатров».

«„Безграничный“ пишется слитно. В слове „безграничный“ нет дефиса».

«Фильм изображает ЛА как ад. И я бы сказал, не такая уж это фантазия».