— А тут народ даже зимой рыбачит, — ответила я, — прямо на льду ставят палатку… Я еще думала, что тут ценного поймать можно? Ден, а вода какая чистая… Я когда тут была в последний раз, она была вообще непрозрачная, мутная такая, а теперь даже рыбок видно, водоросли вон какие-то.

— Да и кубышки в грязной расти не станут. Наверно, на слив фильтры получше поставили.

— Наверно. Только, Ден, они мутируют, похоже, я их даже возле Кремля видела. Или, скажешь, там вода особо полезная, элитная? Кстати, а вот здесь родник… Был.

Я огляделась. Да, верно, вот выщербленная лестница, вот выложенная камнями чаша родника, а воды нет.

— Наверно, наверху копали что-нибудь, там дома новые строят, вот и завалили, — мрачно сказала я. — Их тут несколько было, три или четыре, этот самый сильный, а другие я уж и не найду. Помню, бабушки с бидонами сюда приходили, вроде как вода целебная. Целебная, да, возле очистных сооружений…

Денис качнулся вперед, я хотела было его поддержать, но он просто оперся ладонями о камень, зажав костыль подмышкой.

— Его не завалили, — сказал он совершенно серьезно. — О нем забыли. Должно быть, бабушки эти успели поумирать, и он просто ушел туда, где больше нужен. Может быть, еще вернется.

Я невольно поежилась от его слов и огляделась. Берег, казавшийся мне когда-то настоящей горой, был низеньким склоном, укрытым бетонными плитами, сквозь стыки которых давно проросли и буйно закустились те самые американские клены.

— А там вон сам шлюз. Ты смотри, весь отбойник изрисовали, — усмехнулась я. — И рыбаки там торчат. И как только добираются!

— Поверху можно, во-он по тому забору. Я бы раньше запросто залез. Ну и глубина тут — курице по колено.

Я принюхалась — откуда-то вкусно тянуло дымком.

— Шашлык жарят, — вздохнула я и замолкла, потом добавила: — У нас была традиция, идиотская, но… Мы открывали сезон на даче растворимой лапшой. Ну, понимаешь, пока приехали, пока вещи разобрали, наладили плитку… Не суп же варить? А закрывали мы сезон шашлыком. Всегда.

— Поедем на дачу? — сказал вдруг Денис. — Ты хочешь, я вижу, только одной там, наверно, тоскливо и трудно.

— А что мы там делать будем? — недоуменно спросила я.

— Я — над проектом работать, а ты — загорать, — ответил он. — Вер, я снимаю у тебя жилье. Мне все равно, где работать, — в городе или где еще, у меня мобильный интернет имеется. И… — Денис помолчал. — У вас там лес есть?

— Конечно! Дед, пока жив был, чуть не каждый день туда ходил по грибы. Речки вот нет. А что?

— В лес хочу смертельно, — честно сказал он. — Не по грибы, просто… Вера, этот запах, его ни с чем не спутаешь. Травы, палая листва…

Я помолчала, а потом решилась:

— Поедем. Я там больше года не была, в дом наверняка зимой залезли, к нам каждый год лазят… Срач, мыши нагадили и вообще. И, напоминаю, никаких удобств, Ден. Воды накачать и согреть можно, насос и титан есть, но дрова для печки я колоть не умею.

— Я умею, — сказал он. — Сидя даже удобнее. И печь топить тоже умею. Вера, я понимаю, что в городе со мной намного проще, но я и там смогу тебе помочь. Просто мне нужен лес. Ты даже не представляешь, насколько… Я закажу такси, а ты собирай вещи.

* * *

Мы приехали заполдень — откуда такие пробки средь бела дня на шоссе, было совершенно непонятно, — я, подпрыгивая, попыталась отпереть калитку, но замок, видимо, заржавел намертво. Пришлось заходить через гараж, хотя и в воротах я ключ провернуть не сумела, спасибо, у Дениса были очень сильные руки.

— Надо же, — сказала я, оглядев разнотравье и проверив окна. — Не лазили.

— У вас там новый столб на углу поставили, — сказал приметливый Денис. — А на нем фонарь и видеокамера. Наверно, поэтому и не полезли.

— Ну и славно… — Я отперла дверь. — Идем.

Внутри было холодно и сыро, и первым делом я поставила москитные сетки и открыла все окна настежь. Потом протерла и включила холодильник, пока Денис разбирался с газовым баллоном и плиткой, я в это хозяйство лезть боялась. Затем мы спустили в колодец насос и накачали воды, нагрели бачок, и жизнь стала уже совсем приятной.

— Пылесосить сегодня не буду, — сказала я, прикончив свою порцию растворимой лапши. — Так, пыль протру да покрывала вытряхну..

— И так сойдет, — ответил Денис, задумчиво глядя в окно. — У тебя косилка есть?

— Да, в гараже. Только я ей не умею…

— Я умею. Только достать ее помоги, а то тут травища по пояс!

— Ден, а как ты… Она ж тяжелая! Давай, я схожу на соседнюю линию, позову трудолюбивого гастарбайтера, мы с дедом всегда нанимали, самим не по силам было… Только за ним глаз да глаз, чтобы что ценное не скосил. — Я помолчала. — Хотя что тут ценного осталось? Пусть будет просто трава. Только пионы и флоксы не косить бы.

— Там вон еще розы уцелели, — кивнул он. — Лишнего не скошу. Пойдем, покажи, где там ваша косилка. Не надо этих трудолюбивых… они не понимают толком, а стоять у такого над душой — то еще удовольствие.

До самого вечера, пока я прибиралась в доме, на улице гудела косилка. Денис легко держал ее одной рукой, опираясь на костыль, и когда я вышла наружу, увидела настоящий английский газон. Только косил Денис избирательно.

— Да ты прирожденный ландшафный дизайнер, — сказала я, присев на скамейку.

— Не обзывайся, — ответил он, опустившись рядом. — Розы, флоксы и пионы целы. Лилии тоже.

Я присмотрелась. Он оставил громадный куст репейника, увитый белым вьюнком. И заросли цикория, смешанные с пижмой и тысячелистником. Под сосной как-то пророс зверобой и незнакомые цветочки — мелкие белые звездочки, «часиками» мы их в детстве называли. А под сливой — иван-да-марья, куст иван-чая, чудом выживший «золотой шар» и белая гортензия, увитые синим «мышиным горошком», цветущая сныть, вся в том же вьюнке, только розовом и помельче, какая-то колосящаяся трава, стелющаяся по ветру…

— Ведь красиво? — тихо спросил Денис.

Я кивнула и прижалась к его плечу. От него пахло свежескошенной травой.

— Я не стал вон там косить, там щавель, клевер и кашка. Пчел полно, пусть их…

— Да без разницы, я в тот угол и не хожу. Около хозблока какие-то цветы, не знаю названия, они с меня ростом, очень душистые, на них всегда пчелы и шмели, разрастаются со страшной силой. И лилейники, я видела, собрались цвести.

— Ага. Я их не трогал. И примулы с маргаритками не задел. Розы завтра посмотрю, уже темнеет.

— Ден…

— Гляди, сколько орехов, — удивленно произнес он, глянув вверх. — Откуда тут лещина?

— Дед как-то принес из леса несколько орешков, бросил, вот и выросло, — пояснила я. — Видишь, почти до второго этажа достает.

— А сосны? Я видел, тут в основном березы, ну вон у соседей ваших елка…

— Это мои, — ответила я. — Из семечек вырастила. Правда, что ты так смотришь, не веришь? Мы раньше жили у соснового парка. Вот, я выковырнула из шишки семена, причем шишка-то была старая, в детской студии мы что-то из них мастерили… Год они росли у меня в баночке от сметаны, а потом я посадила их вот здесь, укрывала от дождя зачем-то. Они когда маленькими были — вылитые ершики для посуды… Могу фотографии показать! Там они мне по пояс.

— Я верю, — серьезно сказал Денис и осторожно обнял меня за плечи. — Я теперь понимаю, почему ты не хочешь продавать дачу. Невозможно расстаться с ними, да?

— Да, — ответила я. — И яблони эти… Ты смотри, яблок сколько! Они ведь умирали. Я в позапрошлом году чего только не делала, и воском замазывала, и купоросом поливала, и удобряла, а с них кора сходила клочьями, сохли на глазах… И вдруг — новые побеги, и яблоки! А там вот черешня, будешь?

— Нет. У меня аллергия, — напомнил он. — Никакой вишни и черешни, клубники и красной смородины. Помидоры я тоже только в супе перевариваю, помнишь, говорил?

Он об этом не говорил, если на то пошло, но я вспомнила, что в салате он помидоры не ел никогда, болгарский перец тоже, кетчуп не употреблял, а я вот любила. И борщ он не ел.