Серафима оглядела группу, чуть задержав взгляд на проштрафившихся учениках. Катька слегка скривилась, но покорно склонила голову. Серафиме этого было достаточно.

– Отлично. По поводу тех, кто написал это сочинение. Я заметила, что многим из вас не хватает информации о том, где вы можете применить свои умения. Человеку свойственно опираться на свой опыт, поэтому нет ничего удивительного, что вы смотрите на своих родителей, знакомых, учителей, быть может, и хотите заниматься тем же, что и они. И это похвально. Я предлагаю вам поговорить с этими людьми, расспросить их, а, скажем, в следующий понедельник рассказать нам о них.

– Зачем? – подала голос Таня с первой парты.

– Так все остальные узнают об их занятиях, может быть, заинтересуются, – пояснила Серафима. – Возможно, и представители других профессий придут к нам в класс и расскажут вам о своих работах. Я обязательно подниму этот вопрос на ближайшем педагогическом совете. У вас такие возможности! Новая власть открыла все двери для детей. Вы больше не ограничены судьбой, рождением или предрассудками. Так пользуйтесь этим! Не разменивайтесь на сиюминутные увлечения. Или обиды.

Притихшие ученики смотрели на разгорячившуюся учительницу. Серафима редко давала волю эмоциям. Очевидно, что проблема выбора дела своей жизни была ей близка.

– А сейчас давайте вернемся к нашим книгам, – Серафима открыла томик рассказов Ушинского, лежавший на ее маленьком столике-пюпитре, и тридцать учеников сделали то же самое со своими книгами.

Уроки литературы в третьей группе только начали становиться глубже. Первые два года были посвящены обучению чтению. Для некоторых это оказывалось настолько сложным делом, что к третьей группе они только начали вникать в смысл получающихся у них сложений букв в слоги и слова. Другие схватывали на лету и начинали бегло читать всего через пару месяцев первого знакомства с азбукой. Именно так вышло у Катьки, которая лишь в прошлом году вступила на стезю знаний, но уже успела обогнать многих старожилов группы. Она могла бы стать блестящей ученицей, будь у нее на то желание. Но такая мелочь, как получение знаний в системе школьного образования, не воодушевляла Катерину на подвиги. И появление в ее жизни домашних заданий она восприняла как тяжкое и бессмысленное бремя.

В отличие от подруги, Эмме нравилось учиться. Она с удовольствием ходила в школу, исправно делала домашние задания и с упоением ходила на все возможные кружки – от вышивания до французского языка. А будь у нее возможность, ночевала бы в библиотеке. Скромное собрание книг, принадлежавших детскому дому, уже было ею изучено почти в полном объеме.

Когда должен был прозвучать звонок, извещавший окончание первого урока, в классе неожиданно потемнело. Хмурое утро ноября и так с трудом пробилось через ночную темноту, так теперь добавило сумрачности и сгустившиеся облака.

– Похоже, нас ждет первый этой осенью снег, – заметила Серафима, и взгляды всех учеников обратились к трем широким окнам, за которыми стало совсем неуютно. – Я люблю снег, – тихо добавила она.

– А я нет, – тут же проговорила Таня, не сводя глаз с мрачного сумрака за окном.

– Почему? – удивилась Лёля Лапина, та самая, которая перед началом урока вертелась перед зеркалом и стала жертвой мальчишеской выходки Митька и Санька. – «Белая береза под моим окном приоделась снегом, точно серебром», – процитировала она недавно изучаемое на уроке стихотворение и покосилась на учительницу: обратит ли внимание?

Серафима Павловна кивнула с улыбкой, но ответила на этот лирический комплимент зиме не она, а все та же Таня.

– Это когда ты у печки сидишь, вытянув ноги к огню и любуясь березами под окном. А когда ты сидишь под этой березой, и на тебя сыплет мокрый и холодный снег, тебе не очень приятно.

– Ну, тебе лучше знать, – прищурилась Лёля. – Мне, к счастью, нет необходимости сидеть на улице. Я же не беспризорник какой. И не шалопай, – она гордо перекинула косу за спину и вздернула нос. Эта коса длиной до попы служила предметом зависти абсолютно всех девочек, живших в детском доме. У них не было возможности отращивать волосы – из гигиенических соображений каждую весну всех обитателей детского дома коротко стригли, а попавших туда после беспризорных скитаний и вовсе лишали шевелюры.

Катька уже открыла рот для остроумного ответа, но готовый вспыхнуть спор погасила Серафима, решительно отвернувшись от окна и пройдя к своему столику-пюпитру.

– Филиппова, Лапина, попрошу прекратить эту неуместную перебранку. К завтрашнему уроку прошу всех перечитать рассказы Ушинского и подготовить пересказ любого на выбор.

– Я же ничего не сказала, – буркнула Катька себе под нос и тут же получила тычок в бок от Эммы.

– А можно выбрать самый короткий? – тем временем поднял животрепещущий вопрос Санек.

– Можно.

Из коридора донесся равномерный приближающийся звук школьного колокольчика. Вымуштрованные Серафимой, ученики не позволили себе вскочить с места, хотя из соседнего класса слышался характерный дружный стук крышек парт. В кабинете литературы такого не могло быть – все вопросительно смотрели на учительницу, и она сказала:

– Что ж, урок окончен, можете идти.

Вот тогда нетерпение взяло верх – с немедленно поднявшимся гамом ученики принялись складывать свои школьные принадлежности в портфели, чтобы перейти в другой кабинет на следующий урок. Катька звонко и весело кричала Эмме, поторапливая ее:

– Живей! Надо занять лучшие места!

Серафима проводила взглядом свои воспитанников, бодро высыпавшихся из класса, и успела заметить, как Леля схватилась за косу и привычным движением треснула кого-то в толпе своим портфелем – досталось наверняка детдомовцу и конечно же за дело.

За окном совсем потемнело, а когда тучи наконец просыпались снегом, пелена серых хлопьев и вовсе накрыла город толстым одеялом. Урок трудового обучения проходил в помещении бывшей столовой. Бывшей – потому что с начала учебного года в рамках очередного эксперимента общешкольные обеды были отменены. Теперь ученики ели в своих классах, а еду им относили туда дежурные на деревянных подносах. Самым любимым уроком теперь для всех стали уроки трудового обучения, на которым один класс занимался приготовлением обеда, который потом и растаскивался по всей школе. В этот день была очередь класса, в котором учились Эмма с Катькой, заниматься нарезкой овощей. Потому дети и спешили в бывшую столовую – чтобы занять места перед досками со отваренными овощами, к тому же никто не хотел брать на себя нарезку лука. Его и не пожуешь в процессе работы, в отличие от той же моркови или картошки.

На этот раз Эмме досталась свекла, а Катька сосредоточенно кромсала огурец, незаметно отправляя в рот маленькие ломтики. К концу урока нарезанные овощи распределил по семнадцати большим ведрам – по количеству классов школы номер десять.

После перемены, на которой весь винегрет был сметен подчистую, класс перешел в кабинет рисования, где дружно по памяти рисовали недавно изученные овощи, а на уроке арифметики задачки решались с привязкой к тем же овощам. Попутно педагог – вялый и вечно задумчивый Аристарх Матвеевич – рассказал об истории появления картофеля. В этом и заключался экспериментальный метод внедрения знаний в головы учеников: единая тема пронизывала все предметы дня. Даже на уроке физкультуры использовались те самые корзины, с которыми дежурная группа отправлялась на первом уроке на Арбатский рынок за овощами для будущего школьного обеда, – из них сооружалась полоса препятствий.

После уроков в школе начинали свою работу кружки: художественный, драматический, физкультурный, но обитатели детского дома редко задерживались, предпочитая вернуться в свой привычный круг – главным образом, из-за обеда, который подавался заботливой тетей Глашей в неизменном порядке.

Спустившись по лестнице на первый этаж к раздевалке, Катька демонстративно прошествовала мимо Лёли, опять крутившейся около зеркала, и, сделав вид, что не заметила ее, громко обратилась к Эмме: