– А ну, пошла вон, – вдруг прикрикнула Кривда, сбрасывая кошку с колен. В ее руке осталась кошачья шерсть.

– Линяет, пакостница. – Дрым-дарым-дарым-дарым, – весело запела Кривда, пятерней прошлась по губам, подскочила к кудели, надергала шерсти, потом взяла старый половичок, вытянула из него красную нить, подобрала с пола несколько куриных перышек, отыскала под лавкой косточку, все замотала в клубок.

– Дрым-дарым-дарым-дарыра, – пела Кривда, – вот так клубочек, вот так красавец, за красную ниточку приведу я козочку славненькую.

Кривда опять «заиграла» на губах и прошлась кругом по избе. Ее юбка вздыбилась колоколом. Вихрем вырвало веретено из пальцев Звениславы, взлохматило космы Уродушки.

– Ой, мама, – расхохоталась Звенислава.

– Чего дерешься, обижаешь меня, несчастную, – заныла Уродушка.

– Избу снесешь, полоумная, – засипел Петель, но вдруг соскочил с печи, ударил голыми пятками по земляному полу, ловко прошелся шлепками по груди и коленям и начал выделывать такие коленца, что Звенислава не выдержала, встала, подняв голову, и пошла лебедушкой, мелко перебирая ногами.

– И-и-и, – распалилась Кривда, щеки ее рдели, глаз сверкал, вместе с Петелем она начала плясать вприсядку, потом Кривда завертелась на одном месте, а Петель на корточках, выбрасывая ноги, пошел вокруг стола. Кривда докружилась до зипуна, схватила его и вылетела на мороз. Дверь захлопнулась, Петель со Звениславой остановились.

– Ну, мать твоя, – ахнул отец, – кого хочешь плясать заставит. – А по молодости была прямо огонь. Потому я на ней и женился, даром что одноглазая.

Ноги Сороки спешили впереди своей хозяйки, и несколько раз впопыхах сворачивали загодя, отчего тело, укутанное в теплый платок, плюхалось в снег. Сорока охала, с трудом вставала, и продолжала свой путь.

– Вот я тебе покажу косточку, я те дам клубочек, – шипела Сорока. Она хлопнула себя руками по бокам, смахнула снежный сугробик с носа уточкой и припустила во весь дух.

Баба влетела в темную избу, ее ноги от волнения продолжали перебирать, и Сорока хорошенько стукнулась лбом об печку.

– Аж звон пошел, – крякнул Петель, – остановись, полоумная, печку свернешь.

– Бе-е-е-е, – подала голосок маленькая козочка.

– Что это? – с деланным удивлением спросила Сорока, потирая ушибленный лоб, – никак у вас корова козочку принесла, вот чудо, какого в деревне сроду не видывали.

Кривда презрительно оттопырила губу, но молчала, зная, что переспорить Сороку ей все равно не удастся. Тетка сидела на лавке и пряла толстую узловатую нить. Звенислава же ничего не замечала, широко раскрыв мечтательные глаза, она уставилась на черную от копоти стенку и улыбалась.

– Звенислава, – гаркнула гостья ей над ухом, – мой вчерась к вам заходил?

– Худоба заходил, но не вчера, а накануне, – безмятежно ответила девушка.

– А моего иль не видала?

– Не-а.

– А-а, вот отчего глазки-то ослепли. Сходи, Звенислава, к бабке Ненастье, пускай горького зелья тебе даст, от любовной пагубы вмиг очухаешься.

– Хворья, – повернулась Сорока к тетке Кривде, – что ж твоя козочка на мою похожа, вот тютя в тютю.

– Кис-кис, – послышалось из угла. Уродушка, не терпевшая кошку, тишком пинавшая ее, вдруг захотела погладить животное.

– Вот так да! – вытаращила глазенки Сорока, – о-хо-хо, шерсть того же цвету – непонятного.

– Змеиш-а-а, – донеслось с печки, – тебе, уроде, только на болоте под корягой прятаться.

– Матушка, – Уродушка выползла из своего угла, ногой отшвырнула кошку, – в длинных паучьих пальцах держала старенький половичок. – Что ты все на голой лавке сидишь, на, подстели, помягче будет.

Глаз Кривды едва не вылез из века.

– Ну-ка, Урода страхолюдная, давай сюда половик. А-а, – раскричалась Сорока, – ниточка красненькая, та самая. Что моему дураку сказала, на погибель сделано да? Вот сейчас я тебе этим половиком по шее, по шее.

– Иди, кикимора, – вскочила Кривда – я твоего уж сколько дней не видала.

– Говори, Урода, ты в этом гадючьем болоте одна честная душонка, приходил мой?

– Не-а, – закивала Уродушка.

– Змеиш-ш-а, – опять донеслось с печки, – вот как есть змеиш-ш-ш-а.

– Ах, ты! Значит, не отдашь козочку по-хорошему, ну погоди, я тебе еще покажу, – Сорока вылетела из избы и помчалась по тропинке восвояси.

– Покажет, – передразнила ее Кривда, захлопывая дверь, – а мы и смотреть

Худоба и дед Данила отдыхали после тяжелой работы. Посыпал снег. Худоба поежился.

– Не замерз ты, дедушка?

– Не боюсь я ни холода, ни жары, ни голода. Только боль в сердце чувствую.

– Убил что ль кого? – ахнул Худоба.

– Может и убил, не знаю. Вот послушай, что со мной произошло много лет назад.

Проезжал я во главе княжеской дружины по селениям, собирал полюдье. В одном местечке увидели мы непорядок: собрались люди, кричат, волнуются. Присмотрелся – тащат мужики женщину, простоволосую, а на руках ее крохотная девочка красоты неописуемой, синеглазая, белолицая, и вся кутерьма ее вроде и не касается.

– Что такое случилось, – спросил я мужиков, – иль смуту против князя затеяли?

–Нет, боярин, – ответили мужики, – колдовку с ее дитем казнить хотим.

– Виновата женщина – накажите ее, но дитя не трогайте, я ее от вас увезу.

Так девочка оказалась у меня.

Поселил ее в своем тереме, все для нее одной старался, яства заморские покупал, украшения драгоценные дарил, а она отворачивалась и плакала. Зашла к нам однажды переночевать горбатая старуха да так и осталась. Девочка привязалась к ней, ожила, развеселилась. Время шло, расцветала девочка, росла, глаза такой синевой манили – сердце останавливалось. И не видел я, как старуха за моей спиной начала заправлять всеми делами в тереме. До того дошло, что отдам я слугам приказ, а они к старухе бежали, спрашивали, как исполнить.

Пришло время, исполнилось красавице семнадцать лет, и я на ней женился, не смог никому отдать. Мало радости я знал. Редко своими ласками одаривала меня молодая жена, все чаще издали позволяла собой любоваться, а тут вдруг подобрела, своими ручками белыми чару вина вечером подносила. Изопью его и бревном под скамью качусь. Рассказал мне верный слуга, что бывает у молодой жены по ночам страшный гость.

Не поверил я ему. К вечеру, как обычно, вошла женушка распрекрасная ко мне, так и ластится, похохатывает, чару вина подносит. Глаза синие, прозрачные как два чистых озера. Взял я чашу, сделал вид, что пью, а сам зелье тайком под стол плеснул. Потом завалился будто пьяный на лавку, захрапел – стены задрожали. Расхохоталась жена, ударила торжествующе в ладони, убежала на свою половину.

– Вот, смотри, – старик сбросил рубаху. Его спина была в синих шрамах, тянувшихся от плеч, до пояса. – Видишь, как меня враг бил, а я его без жалости рубил мечом.

Старик замолчал, переводя дух. На его груди сиял золотой крест, украшенный самоцветными камнями.

– Что это у тебя? – полюбопытствовал Худоба.

– Крест святой, моя защита и опора. Княгиня Марья Потаповна своими ручками в дар поднесла.

– Что ты с женой сделал? – осторожно спросил парень.

Старик натянул рубаху, накинул тужурку на плечи.

– Взмолилась она, просила не губить, на колени упала. Из глаз синих реки слез лились, сказала, что носит под сердцем моего ребенка. Сколько лет мы с ней прожили, ни разу она не понесла. А тут… Ушли мы из города, все бросили, служанка горбатая отправилась с нами в путь. Жили, где придется, подаяние просили, чужими кусками кормились. А куда шли – сами не знали. И рад был бы я остановиться, но не мог. Однажды, уже была осень, очутились в лесу. И я подумал, хорошо бы здесь срубить избу и жить вдали от людей. Жена остановилась, упала передо мной на колени, а в глазах – мука смертная.

– Время мое подошло, дитя скоро на свет появится.

– Что ж, говорю, коли мое дитя в чреве твоем – родится оно зарей ясной, коли твоего полюбовника – ночью глухой.