Скоро рассвет. Солнце вступит в свои права, даря всему живому тепло, небо посветлеет, впереди новый день.

Обвел взглядом дом, крыльцо, постройки: сараи, конюшню, баню. Остановил взгляд на клети —месте для хранения и молотьбы зерна: «Эх, урожай-то такой нынче! Загляденье! Не дадут ведь убрать! Сгниет на корню, погибнет».

Неизвестность пугала. Окутывала тяжелым вязким туманом все тело. Нурхамат понимал, что нельзя паниковать и показывать семье страх перед будущим. Нужно постараться успокоиться, взять себя в руки, и тогда, жена и дети почувствуют его настроение.

Крепкие мозолистые руки Нурхамата связали веревкой, которую сняли с гвоздя в его же прибранном сарае, где каждый предмет лежал на своем месте. Вытолкнули на широкую улицу.

Земли в округе было много. Дома и хозяйственные, надворные постройки возводились широко, а не теснились. Вдоль широкого ручья, вольготно пробившего себе дорогу через все село, издревле располагались бани. У ворот одиноко стояла запряженная лошадь.

Только сейчас Нурхамат заметил, что он босиком.

Марфуге с детьми сказали одеваться, ничего с собой не брать. Дочь Василя взяла дветряпичные куклы и деревянную лошадку, выструганную отцом и окрашенную в белый цвет матерью. Поглядывала то на маму, то на игрушки. Старалась не встречаться взглядом с чужими дядями. Куда увели папу, что происходит? Кто эти чужие люди?

У побледневшего сына, повзрослевшего за минуту, Марфуга впервые заметила серьезный взгляд отца. Мингата молча встал и закрыл собой маму и Василю. И никаких слез, нытья и плача. Все это будет потом.

Хлеб Марфуга быстро успела завернуть в чистое полотно, больше ничего не разрешили взять из родного дома.

Сижу зарешеткой втемнице сырой.

Вскормленный вневоле орел молодой,

Мой грустный товарищ, махая крылом,

Кровавую пищу клюет под окном,

Клюет, ибросает, исмотрит вокно,

Как будто сомною задумал одно.

Зовет меня взглядом икриком своим

Ивымолвить хочет: «Давай улетим!

Мывольные птицы; пора, брат, пора!

Туда, где затучей белеет гора,

Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляем лишь ветер… дая!..»

А.С.Пушкин

Накануне страшной ночи старшая дочь Гилязовых – Закиря ушла ночевать к родственникам, что и спасло ей жизнь.

С деревянным протезом, молодая женщина среди раскулаченных – это верная гибель. По бумагам всех членов семьи не проверяли. Закирю хватились только в ссылке-поселении, никто не мог сказать, сбежала она или погибла в дороге…

На широкой сельской улице ждал конный обоз с какой-то полуистлевшей рогожей, брошенной в телегу. Нурхамат стоял на обочине со связанными впереди руками и пытался уговорить конвоира напоить коня. Мужчина не слушал, старался не встречаться с ним взглядом.

Тронулись. Присоединили еще одну семью. Отдельным обозом. У них были старики и сыновья с невестками. Детей, видимо, успели спрятать.

Надрывно скрипело правое колесо телеги. «Эх, пересобрать бы,– вертелась юлой мысль у Нурхамата. – И лошадь прихрамывает – перековать надобно».

В такие минуты мужчина возвращался мыслями в сельские будни.

Раскулаченных провезли через все село, которое только просыпалось – неторопливо, словно пробуя новый день на вкус: какой он будет?

Одни старались не смотреть в глаза, стояли у своих ворот. Другие подбегали поближе, чтобы почувствовать запах крови и насытиться им, как стервятники, которые медленно кружили над добычей. Третьи, наспех подпоясавшись, бежали к дому Гилязовых – поживиться.

Ни малолетние дети, ни поддержка и помощь семьи Гилязовых односельчанам, не останавливали таких. Зависть и злоба затмили не только глаза, но и головы.

Нурхамат сидел, подняв голову, разглядывал все вокруг внимательным взором. Он был уверен, что каждую живую душу Творец полюбил такой, какой она проявляется в этом мире. Но встречаются на твоем жизненном пути, и не раз, люди с дефектами души. И ты становишься сильнее, не мстишь, давая Творцу время для торжества справедливости и правосудия.

Справедливость восторжествовала, а пока вилась долгая дорога в затерянные глухие края, все дальше от родного дома.

Ехали день и ночь, иногда забывались в тяжелом сне. Проснувшись, долго не могли понять: где они и что с ними. Когда рассвело, увидели в зябком растворяющемся тумане полустанок и эшелон, исчезающий за горизонтом.

Ссыльные всё прибывали из деревень, сёл и городов.

Дети плакали. Подогнали вагоны и глав семей под конвоем поставили в строй на перекличку. Потом начали выкрикивать фамилии и по наспех сколоченному деревянному трапу загонять в вагон. Окна в беспорядке были забиты досками. Внутри сразу стало душно. Закрыли двери вагонов, и эшелон медленно тронулся. Надрывно перестукивали колеса, скрипели тормоза, пахло мазутом и гарью.

Нурхамат подумал: неизвестность – это страшно. Она была липкой и тяжелой. Остановок не объявляли. В вагонах стоял несмолкаемый плач и стон детей и взрослых.

Состав с натугой шел в гору.

Нурхамат поднялся с грязного пола и попробовал выбить одну из досок на окне, наспех заколоченном. Поранился об гвозди, но работу не прекратил. Получилось. Поток свежего воздуха смело ворвался в смрадный вагон, на душе стало легче.

Внезапно он почувствовал, как пока еще очень далеко и слабо, но забрезжил свет. Появилась вера в лучшее, захотелось что-то сделать для этого. Страх медленно отступал, давая возможность проанализировать произошедшее. Подумать о том, как быть дальше.

Сколько ехали – никто не помнил. Станция. Раздвинулись тяжелые двери вагонов, в глаза ударил яркий солнечный свет. Люди зажмурились, не замечая выступивших от резкого света слез.

Глав крестьянских семей отделили и под стражей увели. Эшелон с семьями раскулаченных перегнали на какие-то железнодорожные пути, заросшие мхом и мелким кустарником. Зарядил мелкий дождь, словно оплакивая ушедших в неизвестность.

Наступила ночь. Дождь и ветер отступили. В беспорядке резвилась мошкара. Вагон погрузился в тяжелое молчание. Сна не было. Ждали родных – отцов, братьев.

Марфуга старалась не плакать, прижимала к себе детей, целовала в молочные макушки, вдыхала родной запах, и от этого становилось хоть на мгновение, но спокойно. Иногда женщина замирала и повторяла себе: «Я сильная, я справлюсь, дай Аллах жизнь моим детям! Не оставь нас! Верь, девочка, всегда верь в лучшее. Что бы ни происходило в твоей жизни. И лучшее придет, непременно придет, в самые неожиданные тяжелые времена. Все будет в порядке!».

«Не жди, что станет легче, проще, лучше. Трудности будут всегда. Учись быть счастливым здесь и сейчас. Иначе не успеешь», – любил повторять Нурхамат супруге и детям.

Увидит ли она мужа, а дети – отца?

Марфуга то погружалась в тяжелые мысли, то вновь пыталась вынырнуть из раздумий. Потом забылась тяжелым сном. Проснулась от холода, вся дрожа, очнулась и начала ощупывать возле себя детей. Нашла. Успокоившись, закрыла глаза, и поплыли перед ней счастливые моменты семейной жизни.

…Муж вырезал деревянный гребешок в тот день, когда родилась дочь. Подоспевшая повитуха увидела Марфугу уже в потугах, раздала указания домочадцам, успокоила, что не первенец, попросила удалиться и молиться.

Очнувшись от тревожных дум, глава семьи увидел в своих крепких мозолистых руках длинный изящный ряд высоких деревянных зубьев, причудливо украшенных кружевной резьбой. Нурхамат переживал за жену. Не помня себя, быстро вышел к нехитрым инструментам по дереву, смастерил гребешок.