К счастью, у меня оставался крошечный шанс узнать это. Моя мама умерла шесть лет назад, но отец был еще жив. Ему было девяносто пять, и он неплохо себя чувствовал для такого возраста. Хоть он и передвигался медленно, с тростью или ходунками, он жил один, водил машину и наслаждался обедами с друзьями. Несколько раз он падал, но не получил никаких серьезных повреждений. Его сознание оставалось ясным: за последние месяцы он прочел среди всего прочего шестисотстраничную биографию Линдона Джонсона и полную историю древнего Карфагена. Он давно ушел на пенсию после работы в типографии, которую основал совместно с братом в период Великой депрессии, продолжал жить ни на что не жалуясь, и проводил много времени в одиночестве.

Гарри дал мне стимул мудро использовать оставшееся мне с отцом время.

– Учитывая ваши ранние отношения, – сказал он, – его уход будет тяжело перенести. Убедись, что ты справишься с этим.

Вскоре после этого, во время одного из моих регулярных дневных визитов, я обнаружил отца в типичной обстановке: в углу его небольшой квартиры, в белом кожаном откидном кресле, с включенным телевизором, торшером и лежащей на груди газетой. Он спал.

Кожа на его руках была тонкая, как бумага, испещренная фиолетовыми синяками от антикоагулянтов, которые он принимал из-за проблем с сердцем. Он почти облысел, за исключением висков и затылка, где оставалась аккуратная седина. Его густые брови были белыми, а в каждом ухе виднелся слуховой аппарат. На подбородке и щеках выступала знакомая щетина, которая теперь была седой.

Я осторожно разбудил его, и мы обсудили прошедший день.

– Пап, – сказал я, – я бы хотел спросить тебя о некоторых воспоминаниях, которые остались у меня с детства. Можно?

– Можно что? – спросил он. Его слух был не таким хорошим, но голос оставался сильным и глубоким.

– Можно задать несколько вопросов? – повторил я.

– Конечно, давай.

Я спросил его о времени, когда я стоял на подоконнике, расстроенный тем, что он уезжал.

– Я помню твои истерики, – сказал он спокойно и безэмоционально. – Ты так реагировал на то, что я уходил на работу.

Он сказал «истерики», так что я предположил, что это происходило не один раз.

– Но мама же была дома? – продолжил я.

– Что?

– Мама не работала, – повторил я громче. – Она же должна была быть дома, не так ли?

– Да, она была дома, и я пытался переключить тебя на нее, – сказал он.

Я спросил, как долго продолжались истерики, думая, что это было в течение пары дней или недель.

– Думаю, около года, – сказал он.

Ох.

– Ты должен помнить, что мама была нездорова, – сказал отец.

Ближе к тридцати она подхватила так называемую легкую форму полиомиелита.

– Я был сильной частью семьи, – продолжил он. – Мои обязанности удвоились. Я укладывал вас спать, будил и кормил. Но времени не хватало. Мне нужно было отвезти вас всех в школу и успеть на работу. Именно поэтому мы нанимали разных помощниц. Я раньше говорил вам: «Когда умру, на моей могильной плите напишут: „Он был не только отцом, но и матерью“».

Мы некоторое время сидели в тишине, а потом он снова уснул. Я выключил торшер, приглушил звук телевизора. Перед уходом я поцеловал его, прижавшись щекой к щеке и почувствовав колючую щетину.

К тем «разным помощницам», о которых говорил папа, относились две жившие с нами няни. Первой была мисс Келли, которой было почти семьдесят, когда папа ее нанял. Он обустроил ей комнату на чердаке, и она въехала сразу после моего рождения. Но когда мне исполнился год, она внезапно умерла от инфаркта. Родители нашли новую няню, миссис Хепберн.

Я не помню ни мисс Келли, ни миссис Хепберн, но помню, как в возрасте трех лет ходил с матерью к детскому психологу. Причиной этому стало появившееся заикание. Я сидел в большом кресле в кабинете психолога и пытался отвечать на его вопросы. Затем он попросил меня подождать снаружи, пока он поговорит с мамой.

Спустя годы я спросил ее об этом визите. Она сказала, что доктор посоветовал им с отцом уволить миссис Хепберн, что они и сделали.

– Почему он хотел, чтобы вы ее уволили? – спросил я.

– Он сказал, что я должна заботиться о тебе самостоятельно. Что «этот ребенок не знает, кто его мать».

Когда я приехал на следующую лекцию, на экране было объявление о грядущем экзамене. Но Гарри поднял всем настроение, добавив на слайд рисунок привидения и слова «Счастливого Хэллоуина».

– На следующей неделе один из моих любимых праздников, – объявил он. – Я поощрю каждого, кто придет на занятие в костюме, – он посмотрел в свои записи, сделал паузу и поднял взгляд, – Прийти и сказать, что вы нарядились в костюм студента, не вариант.

Гарри начал с обзора понятия ментальных моделей и отметил, что когда стили привязанности сформированы, «они влияют на наше поведение не только в близких отношениях, но и во многих других ситуациях». Он сказал, что эта теория «отлично применима», например, к отношению людей к своим домашним животным и к Богу.

К домашним животным и к Богу?

– Существуют люди, которые поддерживают отношения с питомцами или с Богом – и я не приравниваю домашних животных к Богу, просто говорю, что процесс похож. Вы можете быть надежно привязаны к Богу или же тревожно: «Я боюсь, что Бог обо мне подумает, и я постоянно ищу способ угодить ему». Или вы можете иметь избегающую привязанность: «Богу не важно, что со мной происходит».

Гарри предложил провести мысленный эксперимент.

Он сказал: «Закройте глаза и попытайтесь вспомнить ситуацию, когда ваши мать, отец или романтический партнер вели себя так, что это усиливало ваше доверие к ним, и другую ситуацию, когда ваше доверие уменьшалось».

Я тут же подумал о моменте, когда мне было три года. Я пытался самостоятельно одеться, но не был уверен, на какую ногу надевать носок. Мама разговаривала по телефону в другой комнате, я позвал ее и спросил. Она крикнула в ответ: «Не важно. Их можно надевать на любую ногу». Но в тот момент я подумал, что она врет, и не стал их надевать.

Гарри показал слайд с диаграммой, демонстрирующей, как в эксперименте, когда людей просили вспомнить две ситуации, люди с надежной привязанностью вспоминали положительные ситуации быстрее, чем отрицательные. Люди с тревожной и избегающей привязанностью быстрее вспоминали отрицательные моменты.

– Эти ментальные модели фиксируют определенные виды убеждений и удерживают их на поверхности сознания, чтобы к ним легко было обратиться, – объяснил он. – Это похоже на операционную систему компьютера. Они все контролируют и не позволяют компьютеру делать то, что ему не нравится.

Гарри перешел к слайду с заголовком «Паттерны привязанности во взрослом возрасте»²¹. Там были изображены две оси: одна для «избегания», вторая для «тревожности».

– Мы говорим уже не о теории, – сказал Рейс, – а о людях, которые оказываются в разных точках на этих осях: с высокой степенью избегания и низкой степенью тревожности или наоборот, или с низким уровнем и того, и другого – последнее мы и называем надежным типом. Некоторые могут иметь высокий уровень и тревожности, и избегания – их мы относим к «неорганизованным» («тревожно-избегающим»). Обычно сюда попадают дети, которыми пренебрегали или с которыми плохо обращались. Это, конечно, худший вариант, – добавил он.

Хорошо зная своих слушателей, Гарри сказал, что дальше он опишет то, как стили привязанности влияют на взрослых в романтических отношениях.

«Есть нить, соединяющая жизнь в объятиях матери и жизнь в объятиях возлюбленного»²².