Кругам кипело, бурлило, готовилось во что-то вылиться, а я, прикованный к «бочке», плаваю кругом её вместе с яхтой.

Непостижимо нудна и однообразна была жизнь на яхте в это время, тяжесть эта усугублялась ещё тяжёлым морским режимом, который царил на яхте.

День яхты начинался с пяти часов утра и прекращался в десять вечера. Несмотря на то, что яхта стояла на «бочке», вахты всегда были на своих местах; особенно доставалось нам, минным машинистам. Наши вахты всегда полностью были в работе, потому что пародинамомашины работали день и ночь, освещая днём трюмы, а ночью всю яхту. Вахта длилась четыре часа. Приходилось стоять двое суток в три смены. Часто приходилось стоять с двух часов ночи до шести утра — самая тяжёлая вахта: ходишь сонный, того и гляди, что на вахте заснёшь. Днём даже после таких вахт спать запрещалось за исключением одного часа после обеда «на руке», постелью пользоваться строго запрещалось; предутренняя вахта обычно всегда валилась с ног и при всяком случае старалась где-нибудь прикорнуть. Я первое время после чистки медяшки прятался в рундуке, под паклей и обтиркой (рундук-это ларь с крышкой), но однажды старший офицер, по-видимому, уже несколько раз замечавший моё исчезновение, разыскал меня, извлёк оттуда и заставил меня целую неделю «драить» (тереть) палубу в качестве наказания.

Однако молодость брала своё, сон гнал нас искать себе новые потайники, где бы можно было выспаться. Соколов был опытнее и прятался удачнее; вахту несли мы с ним вместе, он показал мне место, где не легко было нас найти даже старшему офицеру. Адъютантские каюты царской стражи почему-то замкнуты не были, в каютах, как на пароходах, были двухэтажные койки: нижние койки можно было поднять, под ними было достаточное пространство, чтобы лечь человеку. Вот эти-то каюты мы и избрали в качестве конспиративной спальни, там и прятались после утренних вахт.

Старший офицер несколько раз замечал наше отсутствие, заставлял старшего капрала искать нас и сам искал, но найти долго не мог и открыл наше убежище совершенно случайно.

Позавтракав после утренней вахты, наскоро вычистив медяшку, мы с Соколовым незаметно исчезли в нашем убежище: забрались под диван и заснули. Спали довольно долго. А старший офицер нас, по-видимому, усиленно искал.

Сквозь сон слышу, кто-то отворил дверь и вошёл.

— Фу… Сволочи!

Я так и прилип к полу: голос старшего офицера; я подумал, что он нашёл Соколова и ругает его.

— Вот навоняли, прохвосты, должно быть, спали тут.

Старший офицер вышел, прихлопнув дверь; у меня отлегло от сердца.

— Эй, Соколов, спишь? — окликнул я негромко, но Соколов спал крепко и не отозвался. Только я хотел вылезти, как послышались шаги, дверь отворилась, вошёл опять старший офицер и с ним ещё наш капрал.

— Слышишь, как навоняли, сволочи?

— Здорово навоняли, ваше благородие, — ответил ему капрал

— На палубе их нет, значит, они где-нибудь здесь, надо поискать.

Опять у меня сердце захолонуло: «найдут». Капрал начал шарить по койкам.

— Никого нет, ваше благородие.

— А ну, подними нижнюю койку. Капрал поднял койку.

— Вот он, — крикнул обрадованно офицер. — Наверно, и Никифоров здесь, поднимай другую! Капрал поднял одну койку.

— Нету.

Поднял другую.

— Нету. Поднял, наконец, и мою койку.

— Есть, ваше благородие, здесь.

Я, не ожидая приглашения, вылез из своей берлоги, из другой берлоги показалась усатая рожа Соколова.

— Так, так голубчики, в царских покоях расположились… Подраите палубу, подраите.

Мы с помятыми, заспанными рожами, с волокнами пеньки в волосах молча стояли перед офицером.

— Ведь вот, сволочи, куда забрались! Если бы не навоняли, так и не нашёл бы. Смотри, и пакли сволочи натаскали. Ну, пошли, чего стоите!

Мы с Соколовым поспешили уйти. Палубу я драил две недели, Соколов — одну неделю. Так проходили наши дни: вахта, чистка медяшек, драить палубу, борьба со сном, поиски укромных уголков, преследования старшего офицера — так изо дня в день. Только вечерами в «кожухе» или в каком другом укромном месте сходился наш кружок, говорили о работе разбирали приносимую матросами из города информацию. А ночью между висячими койками чтение и тихие разговоры с матросами.

«Скоро офицерне крышка»

После одной из тревожных информации и после моей неудачной попытки получить амнистию решено было произвести глубокую проверку сведений ив Кронштадта. Соколову я уже сообщил все мои связи, другой член кружка должен был использовать свои в других экипажах.

Соколов сдержал слово и пришёл «на своих», принёс литературу и ошеломляющие известия: некоторые экипажи готовятся выступить; офицеры отправляют свои семьи в Петербург. Другой член кружка сообщил, что разговоры идут большие, как будто есть требования или петиция, которую хотят преподнести начальству; если требование не удовлетворят, то хотят поднять восстание.

Однако из обеих информации ничего определённого выудить не удалось, и положение осталось не ясным. Не ясно было, что за требования в петиции готовились для предъявления, кто эту петицию составлял, не ясно было, где она находится.

Более определённые вести приносила матросская масса: «Скоро офицерне крышка». Вот эта «крышка» более точно характеризовала общее настроение Кронштадта и давала направление нашей работе.

Кронштадтцам ещё не совсем ясно, в какую сторону разовьются события, всё же считают ясным, что матросня выступит массой, — докладывал нам в кружке Соколов, — из политических требований выпячивают сокращение срока военной службы, как более понятный и близкий матросам лозунг. Нам тоже этот лозунг нужно выпячивать и вокруг него организовать команду яхты.

Принесённые ив Кронштадта вести влили свежую струю в нашу работу: мы с новой энергией повели агитационную работу.

Разъясняя матросам политические требования, необходимость которых мы не всегда удовлетворительно могли доказать, мы зато требование «сокращения срока службы» сделали боевым лозунгом, вокруг которого и сосредоточивали мысль матросской массы.

Слухи о скором выступлении однако, не подтвердились.

До сентября мы благополучно простояли на «бочке».

Интересным для нас событием за это время была стачка портовых рабочих Кронштадта. Рабочие выставили целый ряд экономических требований, а также требование о восьмичасовом рабочем дне и о праздновании первого мая. Матросы со вниманием следили за этой стачкой: их очень интересовало, получат ли рабочие первое мая.

Этот вопрос занимал матросские умы довольно долго и служил нам дополнительным материалом для агитации.

Забастовку рабочих кронштадтские матросы не использовали, и она закончилась каким-то соглашением. Наша команда очень интересовалась, добились ли рабочие первого мая.

Из Питера получились сведения, что забастовали студенты, требуют «автономии», что многие заводы бастуют, в Москве тоже что-то происходит.

Вести из Питера вновь поставили перед нами вопрос: «как бы не опоздать». Однако разобраться в новых событиях нам как следует не удалось: «Полярная Звезда» опять получила приказ готовиться в поход. Оба наши кружка вошли в боевую вахту.

«Полярная Звезда» вновь приняла на борт Николая с семьёй и многочисленной свитой.

Спасаемся в шхерах

Сентябрь в Питере бродил буйно. Волнения в высших учебных заведениях расценивались матросами как «первая задирка революции»; шумы этой задирки глухо доносились до Кронштадта, и их чутко улавливало матросское ухо. Глухое ворчание в рабочих массах, на которое опиралось студенческое бунтарство, тревожило напряжённое матросское чувство. Матросня распоясывалась, кипела и плескалась через край.

Гнездом студенческого брожения был Технологический институт. Студенты густо набились в нём и жужжали, как осы. Кругом института рабочие, казаки, драгуны, полиция и прочая столичная масса тоже гудели и волновались.

Полиция пыталась действовать по-старому рьяно, но окружающие настроения охлаждали её пыл. Казаки держали себя так, что надеяться на них было рискованно; драгуны тоже энтузиазма к расправам не проявляли. Одним словом, было много шума в институте, ещё больше кругом института. «Задирка» развёртывалась вовсю, с заводов и фабрик откликались неурочные, волнующие гудки.