— Ещё только один нажим, товарищи — и победа полная. И комитет будет гвоздём нашей победы. Вколотим — не вырвут.

Разошлись.

Постарались, чтобы начальник порта узнал о постановлении общего собрания рабочих продолжать стачку. Шёл семнадцатый день. К вечеру начальник пригласил делегацию.

— Ну, ваша взяла. Согласен.

— Что согласен? — спросил я.

— Комитет согласен. Чёрт с вами!

— А восемь часов кочегарам?

— Тоже согласен. Становитесь завтра на работу.

— Нет, надо подписать условия.

— Какие условия?

— Да вот требования-то наши. Подпишите два экземпляра. — Я вынул заготовленные экземпляры и положил перед ним на стол.

— Что же, вы не верите моему слову, что ли?

— Верим. Но лучше ваша подпись под нашими требованиями. Крепче будет, и мы тоже подпишем.

Начальник взял требования, внимательно прочёл оба экземпляра и, обращаясь ко мне, спросил:

— Вы, что же, уверены были, что выиграете стачку?

— Да. Как только появились «иностранцы», с этого момента мы в нашей победе не сомневались. Об этом говорит и последнее постановление собрания: «стачку продолжать».

— А кто от вас будет подписывать?

— Председатель рабочего комитета.

— Председатель? Вы уже и комитет выбрали?

— Да. Выбрали.

Начальник подписал оба экземпляра и подал мне ручку.

— Васюков, подписывай, — обратился я к одному из делегатов.

Васюков взял своей корявой рукой ручку, которая у него позорно дрожала, и также подписал оба экземпляра. Я взял один экземпляр себе, а второй передал начальнику.

— Господин начальник, все вопросы, связанные с проведением принятых условий, вам придётся разрешать с председателем рабочего комитета Васюковым. Прошу выслушать пункт о рабочем комитете внимательно.

Я стал читать третий пункт требований.

— Рабочие каравана избирают рабочий комитет, которому предоставляется право контроля над увольнением рабочих с судов каравана и порта. В случае возражения комитета, администрация отказывается от увольнения рабочего; если комитет найдёт необходимым кого-либо из рабочих снять с работы, администрация обязуется согласиться с предложением комитета. Комитет следит за выполнением соглашения рабочих с администрацией, подписанного в результате стачки.

— Имейте в виду, господин начальник, общее собрание рабочих дало полномочие комитету в случае отказа администрации выполнить принятые требования объявить в любое время стачку.

Начальник смотрел в бумагу и молча кивал готовой.

— Ну, до свидания. Завтра загудят гудки, и, кстати, одесские гости уедут домой.

— Надеюсь, господин Малаканов, вы не подходите под подписанное соглашение? Увольнение мы вам предъявили до стачки? — обратился ко мне начальник.

— Я не настаиваю, тем, более, что я обещал рассчитаться после стачки. Начальник кисло улыбнулся, и мы вышли.

— Ну и здорово же ты с ним: подписать заставил. Кто бы мог подумать.

— Подпишешь, когда «иностранцы» под носом. Если не подписать, всё равно стачку проиграть. Обещаниями-то, брат, ад вымощен — в два счёта надуют.

— А как ты это насчёт рабочего комитета ловко. И Васюкова председателем сделал. Ведь мы комитета ещё и не выбирали.

— Выберем. А Васюков парень крепкий и преданный. Его и председателем сделаем. Держись теперь за комитет, братва, голыми руками не возьмут.

Вечером собрались на берегу. Стачком дал полный отчёт о достигнутом соглашении. Показали всем подпись начальника порта. Рабочие шумно одобрили отдельные места нашей беседы с начальником. Я обрисовал ход и условия, в каких протекала стачка, значение солидарности рабочих между собой, указывал на примеры одесского каравана и денежной помощи. Выступали одесситы. Они весьма хвалили и восхищались стойкостью и организованностью керченских пролетариев. Число членов профсоюза за эту ночь удвоилось.

Стачечный комитет сложил свои полномочия. Собрание единогласно переименовало его в рабочком, а Васюкова утвердили председателем рабочком. Вынесли постановление: «В случае нарушения пункта принятых требований о рабочем комитете администрацией, комитет немедленно объявляет стачку, и приказу комитета все обязаны подчиниться». Обеспечив этим постановлением правомочность и мощь «рабочего комитета», рабочие, упоённые победой, закончили своё последнее стачечное собрание.

Утром я пошёл за расчётом. Работа на всех судах кипела, раздавались стуки молотков и говор людей, караван после семнадцатидневного молчания ожил. Черпалка «Лисовский», медленно повернувшись, поползла в пролив. За ней потянулись шаланды. На одесском караване шла суетня, гремели цепи якорей, раздавалась команда: одесситы собрались в поход.

Яркое солнце ликующе скользило по загорелым лицам рабочих. Труд жадно вступал в свои права.

Расчёт мне дали быстро. Попрощавшись с друзьями, я пошёл по мосткам на берег. Ко мне подбежали рабочие из нашей разведки:

— Уходи в степь — жандармы идут за тобой.

Я ушёл в степь. Во всём моём существе чувствовалась лёгкость, как будто с меня и из меня вынули тяжесть. Все заботы и тревоги об успехе стачки и даже заботы о том, что надо выходить на работу, отошли от меня, и я один, опять предоставленный самому себе. Известий я ждал в условном месте в степи. Скоро пришли ребята и сообщили, что жандармы были на «Шуйском» — спрашивали капитана, где я нахожусь. Получив ответ, что я уволился и ушёл неизвестно куда, жандармы слегка оглядели «Шуйский» и ушли обратно.

На квартиру идти я не решился, а пошёл к Карлу, где и решил на некоторое время обосноваться. В комитете решили, что моё дальнейшее пребывание в Керчи небезопасно, и предложили мне вернуться в Симферополь. Я, однако, с отъездом решил обождать; мне хотелось убедиться, что рабочие каравана удержат свои завоевания.

Подошёл срок перевыборов партийного комитета. К этому времени в организацию влилось порядочное число рабочих с каравана, и последние два собрания проходили не с прежним спокойствием, а довольно шумно. Рабочая братва, не знакомая с партийной дисциплиной, да ещё в меньшевистском применении, вела себя не особенно «прилично», нарушая спокойную обстановку. Поэтому комитет тревожился — не произошло бы в нём больших изменений.

Собрание было многочисленное и весьма неспокойное. Работа комитета подвергалась резкой критике даже со стороны рабочих-меньшевиков. Выяснилось, что комитет не только не взял руководства в таком важном событии как стачка, но просто остался в стороне от неё. В моём докладе о прохождении и результатах стачки я особенно подчёркивал пассивную роль не только комитета, но и всей керченской организации. Комитет отказался напечатать в подпольной тилографии моё письмо к рабочим о значении рабочего комитета, и я принуждён был печатать его на гектографе от своего имени. Когда начались выборы комитета, рабочие выдвинули мою кандидатуру в комитет. Со стороны старого комитета сейчас же последовали возражения с мотивом, что я недисциплинирован и настроен анархически и т. д. Однако многие участники собрания заявили, что если Малаканов будет отведён, то многие будут голосовать против членов старого комитета. Поднялся шум, потом большинством собрания было постановлено мою кандидатуру не снимать. При выборах я прошёл вторым по списку. Но поработать мне уже не удалось: через неделю я принуждён был уехать из Керчи.

Со мной из Керчи уехал участник очаковского восстания Виктор Элерт. Виктор приехал в Керчь до начала стачки, и комитет направил его ко мне. Мы устроили его, как и Михаила, в качестве чернорабочего. Высокий, красивый, с голубыми глазами и русыми кудрями, поэт, он сильно выделялся из массы рабочих. Будучи резок на язык, он особой симпатией не пользовался, а администрация всё время на него подозрительно косилась. В начале стачки я поручил ему повести агитацию среди строительных рабочих порта, строящих пристанский мол. Виктор отправился, и я видел, как он, сидя на камнях, собрал вокруг себя кучку рабочих и что-то им говорил. Вдруг несколько человек рабочих стремительно бросились на Виктора, схватили его за руки, за ноги и бросили в воду. Такой неожиданный финал его агитации ошеломил нас, и мы даже не бросились его спасать. Было трагично, но в то же время и смешно. Виктор, отфыркиваясь, подплыл к молу и вылез на камни. Погрозив кулаком рабочим, он, мокрый и обозлённый, вернулся на «Шуйский».