Город пылал; с треском рушились горевшие здания… Бурей взметнулась мощная «Марсельеза». Побеждённые с непобедимой волей слали свой вызов тёмному миру… Чёрная беззвёздная ночь отражала багровым заревом…

В подвиге и преступлении тонул первый революционный мятеж.

Бледное утро застало последние выстрелы: это минно-учебный отряд бросил в лицо врагам последние залпы и, отбросив ненужные ружья, сомкнувшись, молча ждал своей участи.

В экипаже

Только 30 октября мы получили из Кронштадта сравнительно достоверные сведения о развернувшемся восстании и о его подавлении.

Для нас стало ясно, почему наше начальство так быстро пошло навстречу нашим требованием и удовлетворило их. Угроза распространения вооружённого мятежа на столицу заставляла правительство говорить не только с нами, но и со всем петербургским гарнизоном «ласковым» языком.

Братва тревожно насторожилась. Старики ворчали:

— Держись, братва. Раз Кронштадт раздавили, доберутся и до нас… Прижмут хвосты… Наша группа приготовилась к возможным арестам и подчищалась. Было неясно, как будет держать себя наше начальство.

В одну из проводимых нами тревожных ночей меня сняли с вахты и вывели с «Полярной Звезды» на берег, где меня сдали конвою строевой команды нашего экипажа. Потом привели Соколова и ещё троих нашей группы и всех повели в экипаж. Было очень холодно, Соколов, подпрыгивая на ходу, шутил:

— Сидели на «бочке», а теперь, братки, покрепче, на мель сядем.

В экипаж мы пришли часа в три ночи. Ожидали, что нас посадят на гауптвахту. Однако на гауптвахту нас не посадили, а развели по ротам и отдали под расписки «шкурам». Меня принял наш фельдфебель-«шкура» с приветствием:

— Что, сволочи, набунтовали? Выбьем из вас дурь-то. Дежурный, дай ему койку! И чтоб никаких у меня революций. Понял?

Я поглядел на свиную рожу «шкуры» и ничего не ответил. Положил вещевой мешок возле указанной мне койки и стал укладываться спать.

В машинных ротах народу было не особенно много, большинство находилось ещё в плавании. В строевых ротах народу было больше: 1-я и 2-я роты были в полном составе: они обслуживали главным образом дворцовые мелкие пароходы, катерные и гребные суда, потому и кампанию окончили раньше нас. Моё появление в роте с необычной аттестацией поднадзорного вызвало со стороны матросов ко мне внимательное отношение. Они с любопытством расспрашивали у меня, производился ли нам допрос перед нашим списанием с яхты и угрожает ли нам суд. Я им рассказал, как произошло наше изгнание с яхты: никто нас не допрашивал, и неизвестно, угрожает нам суд, или нет. Тут же решили связаться с экипажными писарями и прощупать, что на наш счёт там предпринимают.

— Так это дело не пройдёт: тебе обязательно уходить надо. Кронштадцев вон тянут, — говорили некоторые матросы.

Но я решил ждать, пока что-либо не выяснится. Соображения братвы и мои я сообщил во 2-ю роту. Оттуда мне ответили: «Подождём».

В защиту кронштадтцев

Ротный надзор первые дни был очень строг: запрещено было без разрешения выходить даже на двор экипажа. Связь с партией всё же не прерывалась, матросы по очереди брали отпуска и держали связь с представителями военной организации, а также дежурили у Совета рабочих депутатов и приносили нам все новости о его работе. Литературы приносили под шинелями целые охапки. Мы тут же её распределяли: часть по ротам, а часть отправляли на яхту.

1 ноября в экипаж пришёл представитель военной организации, принёс постановление Совета рабочих депутатов о политической забастовке в знак протеста против предания кронштадтцев военно-полевому суду, а также обращение к гарнизону. Представитель передал мне приказ военной организации, чтобы я организовал выступление гвардейского экипажа с письменным протестом против предания полевому суду кронштадтцев.

В этот же вечер в 1-й строевой роте мы устроили митинг. Собрались почти все матросы и много унтеров. Прибежал, запыхавшись, «шкура» — старик-фельдфебель 1-й роты, но его как-то незаметно вытеснили в коридор и указали, что ему выгоднее ничего не видеть, а то ему же попадёт от начальства. На митинге я зачитал постановление Совета и воззвание к гарнизону. Оба эти документа были весьма кратки и сводились к следующему:

«Царское правительство продолжает шагать по трупам, оно предаёт полевому суду смелых кронштадтских солдат армии и флота, восставших на защиту — своих прав и народной свободы Оно закинуло на шею угнетённой Польше петлю военного положения.

Совет рабочих депутатов призывает революционный пролетариат Петербурга посредством общей политической забастовки… посредством общих митингов протеста проявить свою братскую солидарность с революционными солдатами Кронштадта и революционным пролетариатом Польши. Завтра, 2 ноября, в 12 часов дня рабочие Петербурга прекращают работу с лозунгами:

«Долой полевые суды! Долой смертную казнь!» Солдаты петербургского гарнизона!

Мы, делегаты Совета рабочих депутатов Петербурга, объявляем политическую забастовку 2 ноября.

Наше требование: освободить немеленно кронштадтских матросов и солдат от смертной казни.

Солдаты и матросы! Рабочие поднимаются за ваших братьев, которых хочет замучить царское правительство.

Подадим же друг другу руки и спасём наших братьев матросов, которым грозит смерть».

Когда я окончил чтение, поднялся гул:

— Правильно Совет говорит! Всем надо вместе! Рабочие будут бастовать, а мы что? Выручать надо кронштадтцев!..

Галдели по-матросски, долго и беспорядочно: выступали исступлённо, с ненавистью невыразимой и злобой; выступали много. Наконец мне удалось взять слово и зачесть состряпанную тут же, на митинге, нашим кружком резолюцию, которая с поправками превратилась в воззвание, которое было митингом принято. В дополнение матросы потребовали, чтобы к резолюции были прибавлены требования, которые «Полярная Звезда» предъявила царю; это тоже утвердили. Митинг ещё долго продолжался, но мы, поднадзорные, разошлись по своим ротам.

Я утром же отправил резолюцию митинга в военную организацию ЦК. Военная организация в тот же день выпустила её особой листовкой, в таком виде:

«Российская социал-демократическая рабочая партия.

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Мы, матросы Гвардейского экипажа, возмущённые поведением царского правительства по отношению к нашим кронштадтским товарищам, с безжалостной жестокостью расстреливающего славных борцов за свободу, мы присоединяемся к требованиям товарищей матросов Кронштадта и объявляем, что будем бороться до тех пор, пока наши желания и желания всего народа не будут выполнены. Когда мы найдём нужным, когда сорганизуемся и будем готовы для решительной битвы, мы будем с оружием в руках отстаивать наши права и права народа. Теперь мы объявляем протест против расстрела наших товарищей в Кронштадте и поддерживаем этот протест нашей забастовкой. Кроме того мы требуем предоставить матросам и солдатам право жить по-человечески, а для этого считаем необходимым следующее:

1. Созыв Учредительного собрания из представителей народа, созванных путём всеобщей, прямой, равной и тайной подачи голосов.

2. Уничтожение царского самодержавия и замену его самодержавием народа, т. е. демократической (народной) республикой.

3. Уничтожение сословий: все люди равны.

4. Немедленное уничтожение смертной казни.

5. Замену военно-полевого суда судом гражданским.

6. Не употреблять солдат и матросов для полицейской службы и для подавления беспорядков.

7. Предоставление всем военным права совместно обсуждать свои нужды. Предоставление для собраний военных казённых зданий. Собрания должны быть публичны, т. е. открыты для всякого желающего на них присутствовать, как военного, так и штатского.

8. Сокращение срока службы до трёх лет, что вполне достаточно для полного знакомства с морской службой.

9. Предоставление матросам и солдатам каждому отдельных приборов для еды в целях предупреждения передачи заразных болезней.