В зале зашипели, зашикали. Но остальные рабочие нас поддержали, в передних рядах тоже. Галдёж поднялся невообразимый. На передних скамьях началась драка. Звонка не было слышно. Все поднялись, некоторые начали выбираться к выходу. Шумели минут десять. Наконец кто-то со сцены прокричал:

— Собрание закрываем!

Народ стал выходить из зала. Я сидел и ждал, когда народ схлынет. Наконец зал почти опустел, лишь возле сцены группировалась кучка наших александровцев. Я подошёл к ним.

— А, и ты здесь, — обратился ко мне со злобой Маевский.

— Точно так, господин юнкер, здесь, — спаясничал я.

— Не твоих ли это рук дело?

— Нет, не только моих, но и Тохчогло и ещё других, которые нам помогали.

— Крутнуть бы вас как следует, бандиты какие-то, — вмешался Кругликов.

— Руки коротки, — ответил я вызывающе.

Архангельский стоял в стороне и как-то растерянно смотрел на меня.

— Товарищи, товарищи, постойте, здесь дело не в том, что они спровоцировали срыв собрания, а в том, что их сильно поддержали, а это… знаете, уж разложением пахнет…

«Школа прапорщиков» бросала на меня злобные взгляды.

— Подождите, доберёмся мы до вас, — бросил кто-то из них.

— Это вы когда прапорами будете, а сейчас вам ещё нельзя, — опять подтрунил я над ними.

— Ну, ну, катись, а то и сейчас всыпем.

— Тише, тише, товарищи, не зарывайтесь, вместе кандалами-то звенели, — стал примирительно увещевать юнкеров Архангельский.

В зал опять зашёл Тохчогло.

— Ну, чего ты тут торчишь, идём!

Мы вышли на улицу. Народ ещё толпился у клуба. Слышались оживлённые споры.

— Здорово, брат, вышло! Кто это тебя там так дружно поддержал?

— Рабочие. Кажется, железнодорожники. А юнкера-то как озлились. Хоть сейчас в штыки готовы.

— Это питомцы Краковецкото, три года готовились, теперь и рвутся в бой.

— Да, эти солдафоны ещё нам хлопот наделают. Ну, прощайте, пойду спать. — Я простился с Тохчогло и пошёл.

— А победа сегодня всё-таки за нами, — крикнул я обернувшись. — Жена Тохчогло махнула мне рукой. Я довольный закончившимся днём бодро зашагал к брату.

На следующий день на почтовых выехал по сёлам. Ехал по Якутскому тракту.

С детства знакомые виды: «Весёлая гора», вершина высокого перевала, откуда виден как бы плавающий в дымке город и окружающие горы. На севере вдали маячили сёла. Внизу видны глубокая падь и крутой подъём «Карлука».

Целых две недели я плутал от одного села к другому. Крестьяне с радостью уничтожали все старые волостные учреждения и заменяли их волостными комитетами. Некоторые небольшие волости упразднялись и организовывали районные комитеты. Везде выносили постановления о прекращении войны.

Новая власть на селе решала все свои вопросы самостоятельно и порвала все связи с губернским управлением. Некоторые волости прекратили своё существование, объединившись в районы. Районы не связались с губернским центром, это обстоятельство ударило по связи эсеров с деревней, которые устроили из губернского управления свой штаб связи с крестьянством.

Не получая ни от одной волости сведений, не получая ответов на свои вопросы или получая свои запросы обратно без ответов, эсеры недоумевали, что делается с волостями, куда они провалились. В это время исполнительный комитет общественных организаций получал от волостных и каких-то неизвестных эсерам районных съездов крестьян постановления о прекращении войны. Все эти обстоятельства эсеров встревожили. Тимофеев вспомнил, что он мне выдал мандат и деньги на поездку по крестьянам.

— А ведь это дело рук Никифорова. Надо прекратить его безобразия.

Эсеры решили послать за мной в погоню комиссара губернского управления Яковлева, ставшего во время директории и колчаковщины губернатором Иркутской губернии. Яковлев целую неделю гонялся за мной. Наконец, нагнав меня в одном из глухих бурятских улусов, он потребовал, чтобы я вернулся в Иркутск.

Я ему в этом отказал и заявил, что буду продолжать свою работу, пока не окончу объезда.

— Я тебя тогда арестую.

— Попробуй.

— Слушай, ты разрушил волостные организации, и мы потеряли все старые связи с крестьянством. Губернское управление не может получить ни одной справки от волостей.

— Мы как будто губернаторов уничтожили, на кой чорт нам губернское управление. Мужики едва ли согласятся вновь ему подчиняться. Поговори на этот счёт с ними.

— Я знаю, что крестьяне ненавидят губернское управление, но ведь других-то руководящих учреждений у нас ещё нет…

— Соберём съезд и выберем руководящие учреждения.

— А потом насоздавал какие-то районы. Кто дал тебе право это делать?

— А вот… в мандате ясно сказано: «для реорганизации волостной и сельской власти». Ну, я и реорганизую. Даже собственно не я, а мужики сами это проделывают да ещё с каким энтузиазмом! Всех своих старшин по каталажкам рассадили.

— А потом насчёт войны сбиваешь их. Постановления эти нелепые. Вообще тебе надо это дело прекратить.

— Нет, я не прекращу, закончу обьезд и 10 апреля созовём съезд, крестьяне уже делегатов выбирают.

— Как десятого съезд?! Почему ты с нами этого вопроса не согласовал?

— Не успел. Приеду, доложу об этом исполнительному комитету.

— Так ты, значит, не прекратишь объезда?

— Нет, не прекращу.

— Тогда я с тобой поеду.

— Поедем. Кстати я сегодня в Баяндаях районный съезд назначил.

Вечером мы были на Баяндаях. Уполномоченные от крестьян уже съехались и собрались в волостном исполкоме. Я выступил с обширным докладом, хотя все присутствующие уже и слышали мои выступления, однако слушали с большим вниманием. Самое большое внимание я уделил войне и необходимости её прекращения. Крестьяне одобрительно и дружно поддакивали. Когда я кончил, слова попросил Яковлев.

Сначала Яковлев говорил тоже о значении революции, потом насчёт реорганизации волостей, что слишком торопливо, мол, это дело решается, надо бы подождать указания из центра и т. д.

Мужики хмурились и недовольно ворчали.

— Што же это… опять волости хочет… може и урядников опять…

Дальше Яковлев перешёл к войне, мужики затихли.

— Товарищи, вот товарищ Никифоров призывал вас высказываться за прекращение войны. Мы, понятно, тоже не за войну, надо её поскорее кончить, но кончить не так, как предлагают вам, т. е. во что бы то ни стало. Так нельзя. Мы не можем изменить союзникам и заключить с немцами мир, это будет значить, что немцы побьют союзников, а потом навалятся на нас. Надо победить немцев, а потом и кончить войну.

— Это што же, воевать значит? — зашумели мужики. — Как же это? Последних работников, значит, забирать. Когда же конец-то? Нет, мы не согласны.

— Давай, голосуй, что зря шуметь-то, — предложил я.

— Правильно! Голосуй! Постановим и баста! Зачем нам война! Довольно, навоевались… Работникам домой пора!

Съезд принял резолюцию за немедленное прекращение войны. Яковлев сидел темнее тучи. Настроение крестьян к войне было настолько непримиримым, что он отказался от дальнейших выступлений и уехал в Иркутск.

— Вы к десятому помещение для делегатов съезда приготовьте!

— Ладно, всыпем тебе на этом съезде.

— Посмотрим, кто кому всыпет…

Окончив объезд, я возвращался в Иркутск. Возле села Караганай я встретил большую партию уголовных александровцев; они сидели на траве и отдыхали. Увидев меня, многие повскакали:

— Никифоров, здорово!

Ямщик струсил и хотел ударить по лошадям, но я его удержал и велел остановиться.

— Освободили? Куда вы идёте?

— Освободили. Идём по волостям. Получили волости и приказ сидеть там до распоряжения.

Странно было видеть знаменитую семёрку беглецов-бессрочников, идущих вместе с другими в назначенные волости.

— Что, опять грабежами займётесь? — обратился я к ним.

— Ну, что ты! От бессрочной избавились… да грабежами. Нет!

— Будем сидеть в волостях, пока вы справитесь, а потом будем проситься по домам.