— Какая жалость!.. Казалось бы, у людей все есть, живи да радуйся. — Она призвала в свидетели Небо, потом Симону с Сильвеном. И, поколебавшись секунду, добавила: — Отправляйся на кухню, Анн-Мари. Я сама займусь нашими гостями.

Розовые пятна у нее на скулах разгорелись. Она оперлась руками на стол и наклонилась вперед. Ее часики раскачивались над масленкой, словно маятник.

— Тут целая история… — начала она.

Сильвен Мезьер курил, подложив руки под голову. Он был в плавках, на шее — махровое полотенце. Он смотрел на облака, слушал, как набегают и разбиваются о скалы волны, и ощущал всем телом их удары. Солнце тысячами огненных игл впивалось ему в грудь. Стоило Сильвену закрыть глаза, как к нему возвращались мысли, проплывавшие в сознании лениво, словно облака в вышине. Если же он поворачивал голову, то видел на фоне сизого утеса Симону, занятую починкой чулка. Порой она откладывала работу и невесело улыбалась. Ветер играл подолом ее платья, шуршал песком по гальке.

«Зачем мне писать картины? — размышлял Сильвен. — Разве стал бы я этим заниматься, если бы был один!.. Ведь вся эта чехарда только ради нее… И самое неприятное — она убеждена, что у меня никогда ничего не получится!.. Замкнутый круг!»

— О чем ты думаешь, Сильвен?

Вот снова! Отвечать или нет? Сказануть что-нибудь обидное, злое? Он перевернулся на бок, сплюнул табачные крошки.

— О вчерашней малышке, — ответил он. — По-моему, ей просто надоели и отчим, и мать со своими проблемами, и вообще все. И она хочет сбежать — может же человеку все осточертеть!

— Ну и что?

— Да ничего. Правильно делает, только и всего! Если бы лично у меня водились деньжата…

— Что бы ты сделал?

Симона старалась не выдать волнения. Но голос ее прозвучал хрипловато. Сильвен улегся на живот, поймал песчаную блоху и выдохнул на нее струю дыма.

— Махнул бы в Америку! Там никогда не поздно начать сначала.

— Ты что, так несчастлив здесь?

Слово его задело. Несчастлив? Это вполне в духе Симоны. Такие ярлыки все искажают, делают непоправимым. Не то что несчастлив, а просто у него тяжело на душе, он мается, не может найти себя. И вообще, зачем надо все выяснять?

— Просто хочется уехать! — сказал он. — Тебе этого не понять. Ты слишком любишь покой. А я… знаешь, я завидую тем, кто много путешествует… артистам, музыкантам, даже акробатам… даже клоунам! Как, должно быть, легко забыться, когда перед тобой все время мелькает что-то новое! Знаю, это глупо, смешно, но…

— Ты хочешь повидать мир, так бы и сказал, милый Сильвен! Но мы с тобой тоже скоро сможем отправиться в путешествие! Не век же нам считать каждый сантим!

Сильвен прижал лоб к прохладному песку. Разве с ней можно спорить? «Так бы и сказал»! Если б он сам знал, чего точно хочет и как надо жить! И какое гнусное выражение: «считать каждый сантим»! Так и представляешь себе убогую, нищую жизнь, дешевый номер, еду на плитке.

— Пойди искупайся! — сказала Симона.

— Слишком ветрено, — возразил ожесточенно Сильвен.

Но все-таки поднялся. Теперь скала не загораживала ему моря, и он увидел крохотную бухту, где волны и ветер спорили между собой. На горизонте ни одного судна, только маленький парусник, идущий из Беноде, да дымок вдалеке. Неловко ступая по камням, Сильвен подошел к воде и, зябко поежившись, попробовал ее ногой.

— Хорошая? — крикнула Симона.

Вот почему он хотел уехать! Чтобы его оставили в покое! Хочет, купается, хочет, не купается — кому какое дело! Симона подошла к нему. Положила руку на голое плечо Сильвена, и он тут же решил, что вода слишком холодная. Ему хотелось поругаться, что-нибудь расколотить, кого-нибудь ударить.

— Кажется, малышка Денизо! — пробормотала себе под нос Симона.

— Ты бредишь?

Но он уже и сам узнал силуэт Клодетты на корме ялика. Та тоже их заметила и помахала рукой. Ее лодка с маленьким треугольным парусом накренилась, она то прыгала с гребня на гребень, то зарывалась в пену, то проваливалась между волнами, и тогда с берега был виден только легкий след из водяной пыли.

— Совсем чокнутая! — сказал Сильвен.

Ялик шел прямо на них, метрах в пятидесяти, наперерез ветру. Когда лодку поднимало, становились хорошо видны светлая палуба, длинные обнаженные ноги Клодетты и вилообразная перекладина, врезавшаяся ей в бедра. Сильвен схватился за плечо.

— Тише, не царапайся!

— Да ты что, не видишь? — закричала Симона. — Она же сейчас перевернется.

— Ну и пусть, если ей так нравится!

Парус заполоскался. Похоже, Клодетта, почувствовав, что ветер усиливается, пыталась повернуть. Ялик встал носом к волне, потом опрокинулся на бок. Над парусом навис пенный гребень, и он исчез в провале между двумя валами. Следующая волна подняла уже перевернутый корпус лодки, увлекаемой отливом.

— Не вынырнула! — хохотал Сильвен. — Не умеешь управлять парусом, катайся на велосипеде!.. Гляди, плывет! Как бы живот не надорвала.

Клодетта, вцепившись в ялик, пыталась направить его к берегу, но корпус лодки стал слишком тяжел из-за намокшего паруса. Девушку сносило в море.

— Ну давай же! — резко произнесла Симона.

— Что?.. Какая-то чокнутая будет…

Симона побледнела. Никогда еще Сильвен не видел, чтобы лицо ее было таким суровым и волевым. И ни тени страха… Позже Сильвен не раз думал об этом. Нет, она не испугалась.

— Ты должен ее спасти, Сильвен!

Сильвен не узнавал голоса сестры. Он повернулся к ней. Симона подтолкнула его:

— Ты что, ничего не понимаешь, дурак?

Так это серьезно? Он поискал глазами ялик. Клодетту относило от берега. Ее резиновая шапочка красным пятнышком прыгала на волнах. Как будто унесло в море мячик, и все — он уже далеко, его не достать, он пропал. Сильвен заколебался.

— Ты еще вдобавок и трус! — прошептала Симона.

Слово «еще» хлестнуло его, как пощечина. Он даже поднес руку к лицу. Губы его задрожали. И он медленно, сжав кулаки, шагнул в воду.

Первая волна лишь обрызгала его, осев сверкающими каплями на волосатой груди. Точно рассчитав расстояние, Сильвен нырнул в набегающий гребень, в два рывка преодолел зону прибоя и поплыл кролем, размеренно и спокойно, уверенный в своих силах, в своем дыхании. Погодите! Он задаст трепку этой дрянной девчонке! Она же специально опрокинула лодку! Любой новичок справился бы лучше! И вообще, зачем ее понесло в море, когда все лодки на берегу! Да еще в такой ветер! Ярость согревала его. Он плыл, как на соревнованиях. Год назад, в Турелле: сто метров за минуту четыре секунды. Хорошо, что он оказался здесь. Но какова Симона…

Мысли стали путаться. Дыхание участилось. «Слишком много курю», — подумал Сильвен и перешел на брасс, чтобы передохнуть. Поднял голову. Клодетта была уже недалеко. Метрах в тридцати, не больше. Он снова поплыл быстрее, работая ступнями и крепко сжимая колени. «Ей ничего не грозит, но все равно я смогу сказать, что спас ей жизнь!» Он улыбнулся. От усталости возмущение его прошло. Он оглянулся на берег. Черт побери! Сносит-то здорово. Где-то далеко позади виднелось светлое пятно — платье Симоны. Со стороны моря прибрежные скалы, которые то погружались, то проступали из оседавшей на них пены, выглядели неприступными. «Придется побарахтаться», — снова подумал Сильвен, но всерьез не встревожился. Вода под лучами солнца была удивительно прозрачной. Где-то в небе раздавались крики чаек. Сильвен взлетел на гребень волны и увидел совсем рядом ялик в кружеве пены. Одним рывком он достиг его и схватил Клодетту за одеревеневшую руку. Она продолжала цепляться за корпус лодки, но уже почти теряла сознание, рот открыт, нос заострился, волосы, как водоросли, плавали вокруг головы. Сильвен тоже прицепился на минутку к неустойчивой скорлупке ялика. Сердце его колотилось. Нечего и мечтать перевернуть лодку. Придется добираться вплавь, таща на себе Клодетту. Вот тут-то Сильвен испугался. Он понял, что ему не хватит воли, которая одна лишь может напрячь изнуренные мышцы, собрать последние силы. Симона исчезла. Бухта, казавшаяся издали круглой, сверкала на солнце. Он закричал и глотнул воды.