Фомбье дошел до лестницы и увидел у стены большой чемодан. Он сразу обо всем догадался, и рука его гневно сжала перила. Он взлетел, прыгая через две-три ступеньки, на второй этаж… Комната Симоны была открыта. Он толкнул дверь. Симона, стоявшая на стуле возле распахнутого шкафа, обернулась.

— Не уезжайте! — закричал Фомбье. И добавил тише, с вымученной улыбкой: — Вы не можете уехать… Я просто не так понял, правда?

Она спускается на пол. Он впервые видит Симону удивленной, растерянной.

— Комиссар… позволил нам, — объясняет она, краснея. — Мы ведь были гостями… Клодетты. Так что теперь…

Фомбье входит в комнату и захлопывает дверь ногой.

— Теперь вы — мои гости.

Увидев, что Симона пятится, он остановился.

— Вы что же, боитесь меня? Значит, вы тоже… Даже вы. Вы поверили этому! — Он сел на кровать, запустил пальцы в волосы, вздохнул. — Все хотят меня покинуть, — прошептал он. — Симона! Я уже три дня собираюсь с вами поговорить… Выслушайте меня. Прошу… Только сначала сядьте.

Симона подчиняется. Она скованна. Заметив, что взгляд Фомбье устремлен в шкаф, на белье, кружева, скомканные чулки, она осторожно толкает дверцу. Фомбье опускает глаза. Теперь он не может найти слов.

— Симона… вы будете поражены… но я вынужден торопиться… Может быть даже, вы сочтете, что я… говорю гнусные вещи… Но я больше не могу… Я должен сказать… Я никогда не любил жену… Да, знаю. Она умерла всего три недели назад, а три дня назад погибла Клодетта… Еще рано заговаривать об этом… Но когда я увидел внизу ваш чемодан…

Он обеими руками сжал медный прут на спинке кровати, посреди лба забилась синяя жилка.

— Послушайте, Симона. Для меня сейчас важно лишь одно: я свободен! Свободен! С сегодняшнего дня я снова начинаю жить! Я богат! Не по моей воле, но так уж случилось. Я богат! Свободен и богат! Так не уезжайте! Разве вы не поняли, что нужны мне? До сих пор я не мог быть самим собой, потому что влачил здесь какую-то… жалкую и страшную жизнь… Но в вас мое спасение. С вами я смогу поднять фабрику, заново поставить производство… Все уже давным-давно сложилось у меня в голове… Фирменный магазин в Париже, сеть складов в провинции, еще одна фабрика в Марселе… И преображенный, помолодевший «Мениль»… Теплица, теннисный корт, на месте гаража — лаборатория… Все, все уже продумано… Вы будете гордиться, что стали госпожой Фомбье…

Он выдохся и остановился. Но тут же, схватив ледяное запястье Симоны, продолжил:

— Простите. Я не собирался так с вами разговаривать. Просто не выдержал… Но, может, это и к лучшему… Нет! Не нужно отвечать. Ничего не говорите… Теперь вы все знаете, подумайте… Это очень серьезно, Симона… Я не слишком красноречив. Выражаюсь неловко и резко. Но слово держать умею.

Симона молчала. Она задыхалась и изо всех сил сжимала зубы, словно боялась, что они лязгнут. Фомбье встал.

— Что касается Сильвена, все остается в силе… Даже более того. Он становится моим компаньоном, моей правой рукой… Для начала я отдаю ему «симку».

Красное солнце садится за тучи. На мгновение перед тем, как погаснуть, оно заливает комнату торжественным светом. Закатный отблеск, окрашивавший все трагические события в «Мениле», падал теперь на Симону — Фомбье никогда этого не забыть.

— Подумайте! — говорит он еще раз.

— Нет, я не могу, — шепчет Симона.

Фомбье останавливается на пороге, хмурится.

— Я для вас слишком стар?

— Нет.

— Вас пугает мой характер? Я же вижу, вы напуганы, Симона… Ну, говорите!

— Нет, не в этом дело.

— Так в чем тогда? Боитесь общественного мнения?

— Знали бы вы, как мне на него наплевать.

Симона презрительно морщится. Лежащая на коленях рука ее дрожит.

— Я неприятен вам… физически?

На глазах у Симоны слезы. Она отрицательно качает головой.

В этот момент из вестибюля доносятся неуверенные шаги. Словно ищет дорогу незнакомец.

— Кто там? — кричит Фомбье.

— Я!

Голос Сильвена — оба почувствовали облегчение от того, что не будут больше наедине. Фомбье перегнулся через перила:

— Черт побери! Никогда бы не подумал, что это вы! Что это у вас ноги заплетаются?.. Поднимайтесь, вы очень вовремя.

Над первым пролетом показалась голова Сильвена.

— Я просто падаю от усталости, — сказал он. — Совсем отвык долго ходить. — Он наконец поднялся на второй этаж. В руках у него корзинка вишни. — Я взял ягоды во флигеле, проходя мимо.

— Видите, как будет хорошо! — обратился Фомбье к Симоне.

— Что будет хорошо? — спросил Сильвен с полным ртом.

— Представьте себе… Я только что сделал предложение вашей сестре.

Сильвен бросил в рот сразу три ягоды и резко оторвал черенки. Прожевал, вытер губы и тогда только проговорил:

— Поздравляю! И когда же свадьба?

Он спокоен. Словно его это все не касается. Прицелился в пустоту и, сжав косточку между пальцами, стрельнул ею.

— Ваша сестра еще не дала согласия, — ответил Фомбье.

— И напрасно, — небрежно произнес Сильвен. — Вы же предлагаете ей положение, обеспеченность… Все, о чем может мечтать женщина. И сестра об этом мечтает, я уверен. На ее месте я бы не стал сомневаться ни минуты.

— Сильвен!

— Ваш брат прав.

— Будь он действительно на моем месте, он бы так не говорил.

Сильвен старательно выбирает из корзинки самые зрелые ягоды, сросшиеся по три, четыре штуки на веточке, черные и блестящие, кое-где поклеванные воробьями. И медленно ест их, словно нет для него ничего важнее в мире, чем эти вишни.

— Останетесь жить здесь? — спрашивает он.

— Здесь и в Кемпере, — отвечает Фомбье. — Но сначала я думаю совершить путешествие… Само собой разумеется, вы тоже будете с нами.

Вишневая косточка, отскочив от окна, запрыгала по гравию.

— Ну, я… — прошептал Сильвен. Он повертел веточку сросшихся ягод и надел ее на палец. Задумался. — Я вообще-то…

— Это невозможно! — произносит Симона.

Сильвен отпихивает корзинку, лицо его оживляется.

— Лично я согласен. Ваше предложение — большая удача для нас, господин Фомбье. Никогда в жизни нам так не везло! Сестра заставляет себя упрашивать, но это так, для проформы. Она будет счастлива с вами. И знаете, Симона этого заслуживает! Всю жизнь обо мне думала. Пора подумать и о себе. Я теперь вообще не в счет. Я стал…

— Дураком! — кричит, срываясь, Симона.

— Почему я не могу желать тебе счастья?.. Женитесь на ней, Фомбье, а главное — увезите ее отсюда! Пусть все забудет! Пусть живет!

— А ты? — кидается к нему Симона. — Куда ты собрался?

— Я прекрасно могу прожить один, — отвечает Сильвен. — В сущности, я и жил всегда один! А теперь и подавно, у меня столько причин жаждать уединения…

— Конечно, — согласно кивает Фомбье.

И наклоняется к окну, чтобы взглянуть на часы.

— Ужин, наверное, готов. Пойдемте вниз! Продолжим разговор в столовой.

— Без меня, — откликается Симона. — Я устала. Извините.

Фомбье неуклюже поклонился, взял за руку Сильвена и повел его к двери. Мужчины вышли в коридор и уже начали удаляться. Но тут оставшаяся в комнате Симона окликнула брата:

— Сильвен!

— Да?

— Завтра уезжаем.

Сильвен остановился.

— Пойдемте! — позвал Фомбье.

Они спустились по лестнице, сели за стол. Суп почти совсем остыл.

— Вот характер у этой Маргариты! — замечает Фомбье. — Не желает больше звонить к столу! Накрывает как Бог на душу положит! Ясно, она во всем винит меня.

Все старательно делают вид, что едят.

— Скажите откровенно, Сильвен, — спросил Фомбье, ковыряясь вилкой в тарелке, — ваша сестра действительно собирается завтра уехать?

— Возможно.

— Возможно! Возможно! Как будто вам на это наплевать… Надеюсь, вы все же что-нибудь сделаете. Постараетесь ее уговорить.

Сильвен рассеянно мнет в пальцах комок хлебного мякиша.

— Если она намерена уехать, — говорит он, с трудом сосредоточиваясь, — мы вряд ли сумеем ей помешать.

— И вы уедете с ней?