— Я зануда. Нудный программист анальник.

— Ты знаешь Вероничку Степанову?

— Конечно, — ответил он. — Она же королева анальников. Ну и вообще по психологии интересно. Самоанализ.

— Мать говорит, что они шарлатаны.

— Моя тоже. Как и все врачи. Поэтому ходит к гадалкам. Бесит.

— Эта страна выросла на экстрасенсах, че ты хочешь.

Мне была безразлична архитектура. В городе меня интересовали только такие места, где можно весело провести время. Но мне нравилось, как увлеченно он рассказывает и пересочиняет этот самарский холодец из соплей. Мне приглянулось здание посольства Норвегии — готический особняк из темно-красного кирпича. Я сказал, что если в России олигархов начнут раскулачивать, я захвачу этот дом и сделаю сквот.

Я попросил Матвея нарисовать маршрут, которым мы шли. Мне хотелось показать, что его старания для меня ценны.

— Чтобы ты потом водил мужиков? Это моя фишка, — сказал он.

— А ты думаешь, я буду водить мужиков?

— Надеюсь, что нет.

Мы дошли до площади Куйбышева и кругосветка закончилась.

— Не хочешь в толчок? — спросил он.

— Го, — сказал я.

Мы спустились в туалет, который находится под землей, и вместо того чтобы ссать, целовались. Матвей рассказал, что в советские времена это место называли «голубым сквериком», потому что тут тайно встречались геи, и на самом деле иронично, что время идет, а история повторяется: мы все еще прячемся под землю, чтобы подержаться за руки. Роем норы в бетоне.

Я подумал, что с нами получилась бы неплохая ретро-фотография: Матвей в батиной куртке и ушанке красиво смотрелся на фоне советского кафеля. Я читал, что где-то в Берлине находится мемориал гомосексуалам — жертвам холокоста, и что это большой серый камень, в нем прорублено крохотное окошко, а внутри — черно-белый телевизор, который показывает двух целующихся мужчин. Они вечно целуются в этом маленьком черно-белом окошке, в этом большом сером камне, спрятанном от людей в большом парке. И если бы в России сделали мемориал гомосексуалам — жертвам репрессий, он находился бы тут — в подземном обоссанном туалете на площади Куйбышева, самой большой площади Европы, как говорят все экскурсоводы.

Я сфотографировал Матвея на телефон и наложил фильтр. Матвею понравилось. Он выложил фотографию в инстаграм с подписью «красноармеец в подполье». Я спросил, почему у него всего три фотографии. Он сказал: надо выкладывать хорошее. Я сказал: надо выкладывать что есть.

Мы спустились к Волге. Начинался ледоход и белое поле реки раскалывалось на острова. Я пошел бегать по льдинам. Матвей остался на берегу, хотя я его очень звал прыгать со мной. Я представлял, что это трескается земная кора, а не лед, и что вода — это лава. И я все же задел ботинком воду и нога стала ледяной.

— Дурачок, — сказал Матвей.

— Я люблю рисковать.

— Я заметил.

— Было весело. Но теперь у меня отмерзнет нога.

Мне было холодно и хотелось есть, потому что я не завтракал. Матвей предложил дойти до KFC на Ленинградской и погреться. Я сказал, что у меня нет денег, а он ответил: я угощаю.

— Не хочу, чтобы ты потерял ногу. Знаешь, что я делаю, когда кончается кэш? Сдаю кровь за деньги. И хожу в «кефас». Я еще хочу донором спермы попробовать.

— Ты буквально продаешь свое тело, — сказал я.

— Норм. Во мне много крови.

В нем действительно много мяса и крови. Он крепкий и румяный. Я спросил, не занимался ли он спортом, он сказал «всем подряд, лишь бы потеть побольше». Я спросил «зачем», а он ответил «чтоб отпиздить батю». Я подумал, что это шутка, но он сказал очень серьезно.

Чтобы снять напряжение, я вспомнил серию из «Счастливы вместе», в которой Гена Букин стал донором. Я не любил этот сериал. Он шел в одной эфирной сетке с «Камеди клабом», в котором все время шутили про пидарасов. Но мне не пришло в голову ничего лучше, чем вспомнить этот сериал. Оказалось, что Матвея веселят «Счастливы вместе», особенно мама.

Мы надели маски, зашли в KFC, показали QR-коды и Матвей очень долго выбирал купон в приложении. Я думал, как один человек может быть таким увлекательным и занудным одновременно. Но это занудство определенно было моим фетишем.

Я решил спросить Матвея, были ли у него парни. Он сказал, что ходил на секс и несколько раз пробовал встречаться, но все быстро заканчивалось. Я ответил, что вообще никогда не мутил и секс мне был неприятен.

— Было такое, — ответил он.

— Я вообще не люблю, когда меня трогают.

— Почему?

— Вдруг отпиздят?

— Я не отпизжу.

— Я знаю.

Я рассказал ему, как однажды открылся перед матерью и кампанией. Он сказал, что о нем знает только трое друзей и что я очень смелый. Я рассказал про случай с флешкой, когда класс увидел все мое порно, а он рассказал, что сам делал порно с одноклассниками.

— Я прифотошопливал их лица к актерам. Еще приделывал головы училок.

— Ты злой мальчик.

— Может. Но меня буллили.

— Понимаю. И чем кончилось?

— Я узнал, что у меня тяжелая рука.

Мне захотелось немедленно сделать что-то прикольное. Очень сильно захотелось какой-то диверсии, но я не придумал ничего, что не выглядело бы дико.

— Ты снова улыбаешься, как Том Фелтон, — сказал он.

— Некрасиво? — спросил я.

— Наоборот. Горячий парень, — ответил он.

Матвей сидел с широко расставленными ногами, смотрел на меня и улыбался. Мне кажется, он снова представлял, как меня трахает, потому что мы хотели секса все время.

Нога согрелась и я предложил своровать маленькую бутылку водки, налить ее в стакан из-под колы и пить, сидя на Ленинградской. Матвей согласился и мы немедленно это сделали. Я курил одну за другой, мы болтали и несколько раз ныряли обратно в торговый центр, чтобы сходить в туалет и взять еще бухла. Щеки и нос Матвея стали ярко-розовыми.

— Какой у тебя длинный нос, — сказал я.

— В смысле?

— А. Прости. Мне в смысле нравится. Я залипаю на деталях. Я люблю особенности.

— Мне говорили, что у меня нос как хуй.

Я представил секс при помощи носа и засмеялся.

— А у тебя аккуратный. Четко ровный. А у меня это… как у Альфа, хотя я украинец, а не инопланетянин. Ну, по бате.

— Так что там с батей? — спросил я, уже осмелевший для таких вопросов.

— Это шутка.

— Это не шутка, я вижу.

— Не хочу рассказывать.

— Мэт, я рассказал тебе самый стыдный момент моей жизни. Как мне еще показать, что ты можешь доверять?

— Ну, батя много бухает.

— Бутылка водки в день? — поинтересовался я, чтобы прикинуть, не алкоголик ли я.

— Ну, это только в первой половине дня, — ответил он.

Матвей рассказывал, как однажды отец сломал ему руку и теперь она щелкает, когда он ее сгибает. Он рассказывал, как они с мамой прятались в ванной, как убегали ночью из дома и спали на лавке, и у нее текла кровь из лба, и он ее вытирал рукавом. Как потом мама всегда возвращалась и говорила, что папа хороший. Как Матвей мечтал, что вырастет, станет сильным, и что он очень хочет не быть, как отец, поэтому не любит эту отцовскую дубленку, но другой куртки у него нет и он вынужден в ней ходить — в этой батиной коже.

— Я приезжаю в Тольятти только чтобы увидеться с мамой. И поесть нормально. Она хорошая, но жить с батей пиздец. Два раза я его бил. И мне стыдно за это. Потому что он угрожал убить маму. Он ходил с ножом и говорил, что убьет ее, если она выйдет из дома, потому что типа она изменяет. Но бить алкаша нетрудно, у него уже ниче не работает, и он потом успокаивается. Меня бесит, он сидит у телика, смотрит Соловьева и… такой… что надо всех мочить, потому что все пидарасы. Но его даже племянница восьмилетняя обзывает. Но я не такой, меня трясет потом. И он еще… он еще обзывается сильно. Ты… ты вообще никто, ты выродок, ты не мой сын.

— Мне тоже мать так говорила. И била.

— Он просто начинает говорить, что я ему никто. А я прям не могу это слышать. Лучше бы он назвал меня пидором, чем это. Но мне похуй. Я нытик, да? Мне просто стыдно все это.