— Ты под спайсом? — спрашиваю я, захлебываясь смехом.

— Это я сейчас придумал. Но вообще я шизоид. Видишь, я в клетчатой рубашке? Все маньяки носили клетчатые рубашки.

Я вспомнил этот мем с жуткими лицами Чикатило и Пичушкина.

— Нах мы им нужны? — спросил я.

— Месть. За тысячи лет вырубки. Сегодня дерево стучит веткой в твое окно, а завтра оно выселяет тебя из квартиры. Считаю, они должны жить в специально отведенных местах, типа в парках. Надо обнести их забором повыше, чтобы они не могли перепрыгнуть.

И потом он говорил что-то еще про грядущую войну деревьев и фонарных столбов, но я не запомнил. Матвей всегда мог на ходу сочинить какую-нибудь псевдонаучный сюжет. Он говорил: это наука по Хитрюку. Доктор Хитрюк знает правду.

— Я буду документировать эту войну, — сказал я. Я хотел стать военным журналистом когда-то.

— Это же опасно.

— Ну жить вообще опасно. Все умирают. Но можно с пользой. Я потом узнал, что всего два вуза выпускают военкоров и все они военные. А я все это не люблю.

— Я тоже. Хоть и хожу в хаки-штанах. Но это просто с военки осталось. Я ее бросил.

— А нормальную журналистику я просто проебал.

— И что ты делал четыре года?

— Тратил время. А ты кем хотел стать?

— Да всякое.

— Не тушуйся. Все ок.

— Я хотел стать врачом. Но это потому что я «Доктора Хауса» смотрел.

— Только поэтому?

— Не знаю, — ответил Матвей. — Это уже неважно. Все равно я уже почти инженер с дипломом.

— А я экономист. Правда я купил диплом за двадцать тыщ.

— Бля, я тоже купил. Вчера предзащита была.

— И че дальше? Придумал?

— Хуй знает.

— Я тоже. Ну в принципе в две тысячи двадцать первом году можно и тупо на вэбку дрочить. Грустный дроч на вэбку.

Матвей нахмурился:

— Блин. Ладно. О приятном. Я хотел стать реаниматологом, — говорил он. Именно конкретно реаниматологом. Чтобы спасать людей. Я готовился поступать в мед, но потом мне родители, типа: хочешь быть нищим? И я пошел сюда, потому что все шли сюда.

— Так вот почему ты доктор.

— Да. Доктор всех наук. Это детское желание было. И еще я комиксы хотел придумывать. Я просто обожаю комиксы и выдумывать хуйню. Но это совсем хрень.

— Это нормальное желание. Надо было делать что хочешь.

— Слушай. Меня в детстве укусил ядовитый фаланга. Вот сюда, — Матвей показал на колено. — Операцию делали. Так что теперь я Спайдермен. Он тоже спасает.

Еще мы поняли, что мы рептилоиды. Мы вынуждены носить костюмы людей, скрывая свое истинное лицо. Много столетий назад наши предки с Нибиру заселились на Землю, и теперь мы не можем вернуться домой.

— Считаю, нужно организовывать партию, — сказал я. — Мы должны стать видимы и сказать, что мы тоже имеем права.

— Радикальную партию.

— Нас много в элитах. Но они тоже скрывают: Герман Греф, Николай Басков, Роналду… Жириновский!

— Нас называют монстрами. А мы такие же, как они!

— Только зеленые.

— У моей соседки отказались принимать роды, потому что она не живородящее.

— Меня не взяли работать массажистом, потому что я холодный.

— Фашисты, — Матвей потрогал меня за мизинец.

— За нас пойдут голосовать. Просто в знак протеста против ксенофобии.

— Я только что услышал слово «ксенофобия», — сказал Мэт.

— И что?

— Ты умный.

— Я смотрю Шульман.

— Я считаю это большим преимуществом для молодого мужчины.

Стало совсем холодно и мы вылезли через дырку в заборе, которую я заприметил давно, пока бухал на заброшке. Мы взяли еще пива, погрелись, съели по куску пиццы, и пока мы ели на фуд-корте, Матвей показывал мне какое-то видео, где серферы прыгали по волнам и падали.

— Бля, это больно, — сказал я.

— Это точно как в жизни, — ответил Матвей. — Я мультик сделал, — он закрыл ютуб. — Но он короткий. Ща.

На белом фоне схематично нарисованный человечек шел и держался за голову. Она надувалась, лопалась, а потом отрастала новая.

Я посчитал хорошей идеей привести Мэта в сгоревший дом на Запорожской под названием Welcome to Hell. Мне казалось, что это похоже на сцену из фильма Грегга Араки — любого фильма Араки. Там всегда кто-то красивый, юный и не гетеронормативный в кого-то влюблен, слушает шугейз и шляется по Лос-Анджелесу в постапокалипсис. Матвей был похож на калифорнийца, но в шапке-ушанке, а я — на отброс общества. Удивительно, но Матвею, который слушал ретровейв и любил супергероев, нравилось слушать мои рассказы о конце света. Любой тольяттинский парень шарит в постапокалипсисе. Самара — это несостоявшийся Лос-Анджелес со своими гедонистами, бесконечными пляжами и силиконовыми долинами в виде заводов и технических вузов, а Тольятти — русский Детройт.

В этом доме пять лет назад сгорел подъезд. Он был весь черный со второго по четырнадцатый этаж. И на каждом из этажей разноцветными баллончиками было написано Welcome to Hell. Мы стояли ночью на балконе четырнадцатого этажа, держались за перила, целовались и дрочили друг другу, наслаждаясь опасностью. Матвей включил дарк-ремикс на Enjoy the Silence и это было самое точное эстетическое решение. Потом я курил, держал Матвея за руку, в которую только что кончил, мы смотрели на чахлые панельки, пустой Парк молодежи и заполняли его своими взлядами, полными свободы. Мы изобрели одну свободу на двоих и это было впервые. И если бы кто-то смотрел на самый верхний балкон сгоревшего дома, он бы точно сказал, что мы крутые парни.

Мэт предложил меня проводить. Я стеснялся идти с ним к общаге и поэтому сказал, что это необязательно и не люблю все эти ритуалы. Мне казалось, будто все знают, чем мы занимались на Запорожской.

— Провожу, — настойчиво сказал он. — Я старомодный гей.

ГЛАВА 3

Матвей предложил погулять в центре и я согласился. Мы встретились около третьего корпуса универа и пошли на маршрутку. Самара, как и всегда весной, была похожа на общепитовский тающий холодец — мало мяса и много соплей. Но мне это нравилось, потому что в душе я военный корреспондент и правдивость — критерий качества репортажа.

Матвей пришел с опозданием и ссадиной на брови.

— Захожу я вчера в магазин, после того, как погуляли. Ну типа купить лапшу, сока. Я не шикую, я вообще скромный. Захожу туда и смотрю — на кассе мужик хочет оплатить. И он типа тянется в карман за кошельком и такое ощущение, ну, что он хочет сделать что-то опасное. Он достает пистолет, просто направляет в кассира, типа… и такой: давай деньги сюда! Я говорю: стой! Он направляет на меня пистолет, стреляет, просто пуля летит вот так вот, — Матвей показал, как пуля разрезает кожу, — я уклоняюсь, она чирит чуть-чуть, я перехватываю, кидаю в него, пуля попадает ему в руку, пистолет падает, он кричит! Приезжает полиция, вяжет его и говорит: если б не вы, полгорода погибло бы.

Матвей закончил и с довольным лицом посмотрел на меня.

— Ладно, я просто пизданулся об косяк.

— Я почти поверил.

— Но я еще спасу этот город.

И мы двинулись в путь. Матвей устроил мне экскурсию по иностранной Самаре. Он показывал мне здания посольств разных стран, которые существовали в городе во время Второй мировой, и мы фантазировали, куда бы мы уехали, будь у нас деньги. Фаворитом обоих оказались Штаты. Ему нравились дома и он знал все про архитектуру и всякие тайны.

— Я нигде не был, — говорит Мэт. — Поэтому я хожу и мечтаю. Я был только в Анапе один раз и в Одессе в детстве, когда ездил к родне. Но я не помню почти. Помню только, что классно. А в Анапе мы никуда не ходили. Отец сидел в баре и говорил, что лучше бы остался на даче.

— Я был заграницей, но это было давно, — ответил я.

— Много где?

— Европа. Еще год учил английский в Испании. Но не думай, что я его выучил.

Я спросил Матвея, откуда он столько знает о домах и иностранных миссиях. Он ответил, что однажды гулял с умным мужиком из галереи «Виктория», а потом читал Варламова.