Местный климат не нравился князю. Непривычно длинная зима почти без разбега переходила в короткое прохладное лето, когда родовичам нужно горбатиться в поле от зари до зари, благодаря богов за то, что дали посеяться вовремя. Пока зреет жито, идет заготовка сена, а как только сено уляжется в огромные стога, то наступает жатва. Все нужно успеть сделать вовремя, убрав до последнего зерна, молясь, чтобы не зарядили холодные дожди, губящие надежду на сытую зиму.

Дети с малых лет собирали в лесу ягоды, а за ними – грибы, что лезли из-под жухлой листвы. Они потом на грубой нити будут бусами сушиться над очагом. Горсть сухих лисичек и щепоть соли давали вкус опостылевшему вареву из овощей и зерна, которым питалось все простонародье от Атлантики до Волги. Словенские земли исключением не были, разве что в случае неурожая голодали тут меньше, чем в Галлии или в имперских землях. Сильно помогала рыба да яйца от мелкой, с кулак размером птицы, да проклятущий кабан, которого родовичи били безжалостно, а он и не думал уходить от человеческого жилья, привыкнув лакомиться на полях селян. На озерах водилась тьма птицы, а в глухих углах еще и зверь оставался, на которого охотились с немудреным коротким луком. И множество жизней спасала соль. Та самая соль, которую князь продавал по сходной цене или вовсе раздавал бесплатно в голодный год. Тогда только рыбой и спасались.

Но, раз человек зиму прожил, значит, еще год боги ему отмерили. И весна, которая радовала прирастающим днем и нежными зелеными листиками, ласкала солнышком изможденные за зиму лица. Нелегко было выжить в это время, да и боги словно испытывали людей, регулярно посылая то великую сушь ранней весной, то холодные проливные дожди прямо к жатве.

А вот княгиня Людмила весну любила. Любила больше, чем зиму, когда муж уходил в полюдье, и намного больше, чем лето, когда он шел в какой-нибудь поход. Весной он принадлежал только ей и ее детям, которые отца не видели месяцами.

Она вскакивала с петухами, по заведенной с малых лет привычке, готовила ему еду, а потом ныряла вновь под меховое одеяло, прижимаясь к мерно поднимающейся груди.

– М-м-м, – замычал Самослав просыпаясь. – Пристаешь? Вот прямо так сразу? Без завтрака?

– Я непраздна, – смущено шепнула она ему в ухо.

– О, как! – поднялся на локте муж, проснувшись в тот же миг. – Надо гонцов послать, посмотреть, не идут ли франки! Это ж верная примета! Как ты беременна, жди осаду.

– Шутишь, да? – она обхватила его руками. – Рад?

– Конечно, рад, – кивнул он. – Иди ко мне! Но гонца все равно пошлю. На всякий случай.

Недолгие супружеские радости были прерваны ворвавшимися в спальню детьми, которые бесцеремонно залезли на кровать, наперебой рассказывая что-то свое, очень и очень важное. Впрочем, дочь говорила еще плохо, зато мигом ввинтилась между родителями и замерла там, совершенно счастливая.

Вылезать из постели князю не хотелось совсем, но выбора не оставалось. В это утро он ждал делегацию каменщиков. Нужно планировать строительство Братиславы, ведь ее будущий макет уже стоял в его покоях, притягивая взгляды гостей. Хейно, сын служанки Батильды, оказался необыкновенно талантливым резчиком.

– Если сына родишь, – сказал Самослав жене, поднимаясь с постели, – Святослав в Сиротскую сотню пойдет учиться. Сразу, как восемь лет исполнится. Нечего ему под беличьим одеялом расти.

– Богиня, помоги мне! – побледнела Людмила. – Да зачем это? Может, не надо, Само? Он же малыш совсем!

– Надо, – хмуро ответил он, затягивая пояс. – Иначе конец ему. Не удержит власть, когда я помру. Все, что я делал, прахом пойдет.

– Девочка, пусть будет девочка! Молю тебя, Мокошь! – по щекам Людмилы ручьем потекли слезы. – Даже у рабынь детей не отнимают! Сын в Сотню пойдет, дочь в Баварию уедет! К чему нам власть эта, золото это проклятое, когда не можем просто счастливы быть? За что мне это? – И она зарыдала, прижав к себе притихших детей.

Месяцем позже. Жупанство Любуша. Словения.

Князь Самослав объезжал свои новые владения в словацких землях. Огромный край жил так, как жили еще совсем недавно и хорутане. Растили жито и просо на месте сведенных лесов, ставили силки на зайца и куницу и за милую душу наворачивали тухлую рыбу. С солью тут было совсем нездорово. Даже бортничали здесь все еще по-старому, варварски разоряя пчелиные ульи. Голодные глаза родовичей и восковая кожица малых детишек были настолько пронзительны, что князь не стал брать дань зерном, заменив ее на мех. Это стало бы ошибкой, ведь даже если десятину забрать от выращенного зерна, то, почитай, семья месячного запаса еды лишится. А с учетом того, что снег тут лежал чуть не до мая месяца, то месяц этот могли пережить далеко не все. Именно так тут при аварах и происходило.

Вместо того чтобы брать дань, князь сделал ровно наоборот. Он за серебро выкупил у крепких весей зерно из запасов, а в словацкие земли поехали санные поезда, груженные ячменем и полбой. Все сделали ровно так, как и в Моравии пару лет назад. Сотни жизней это зерно сохранило, и вернется оно потом сторицей, когда дети, пережившие зиму, получат шанс родить своих детей, чтобы те родили своих. Странное это было полюдье, где князь раздавал зерно по мешку на семью, а потом судил суд по своему писаному закону. Он поначалу ошибся и поручил раздать зерно местным жупанам. Кончилось все ожидаемо, и после недолгого следствия виновные в воровстве украсили собой капища Мораны, которая была официальной богиней Тайного Приказа. Впрочем, некоторые из словацкой знати оказались умнее остальных и почтительно встречали дорогих гостей из столицы, без пререканий предъявляя для обыска собственные закрома. Уж больно мешки приметные оказались, тут и ребенок не спутает.

В общем и целом зиму должны были пройти нормально. Самые глупые висели на кольях, превратившись в промерзший насквозь кусок мяса, а самый хитрый из всех, жупан Любуш, ехал рядом с князем, стремя в стремя. Они вели небезынтересный разговор.

– А скажи мне, почтенный Любуш, что люди говорят о новой власти? – задал князь наивный до невозможности вопрос. И одновременно тот вопрос был необыкновенно сложным.

– До того рады, что просто сил нет, княже, – с готовностью ответил жупан. – Богам благодарственные жертвы ежедень приносят.

Его глаза светились собачьей преданностью и как бы спрашивали: ну что, молодец я? Ведь, как надо ответил! Похвали меня, новый хозяин! Только что язык наружу не вывалил свежеиспеченный жупан, чтобы совсем на собаку не стать похожим.

– Еще раз спрашиваю, – ровно спросил его Самослав. – Вопрос был с подвохом, и ты с ответом не угадал. Впредь тебе урок. Если узнаю, что врать мне пытаешься, то жупаном тебе не бывать. Ни тебе, ни детям твоим, ни внукам.

– Боятся люди, – тут же сориентировался Любуш. Он был весьма неглуп, но рабские привычки вытравить оказалось непросто. Хочет высокое начальство правду слышать, ну пусть слушает. У него, Любуша, этой самой правды столько, что хоть лопатой грузи. – Не понимают они тебя. А люди всегда боятся того, чего не понимают.

– Я же зерно им дал, – удивился князь.

– Из-за этого они тебя еще больше бояться стали, – пожал плечами Любуш. – Что это за новый хан такой, что не берет, а дает? Как бы кровью заплакать не пришлось за то зерно проклятое.

– Вот так? – задумался Само. – А если сказать, что то зерно в долг дадено?

– Так гораздо лучше будет, – уверенно кивнул жупан. – А еще лучше с резами[8]. Скажем, третью часть. А потом мы резы до десятой доли снизим, и они тебе ноги целовать будут.

– Ну, будь по-твоему, – согласился князь. – Успокаивай родовичей, как умеешь. Что там с камнем?

– Рубим понемногу, – поморщился жупан. – Непросто это оказалось, даже соль твоя не помогает. Говорят люди, что не против обров эта крепость строиться будет, а чтобы земли наши в рабстве держать. Обров побили, так к чему тут такая твердыня? Чай, у нас не ромейские земли, богатств никаких нет.