***

Титры: Москва. СССР.

10 июня 1988 года

Никитин набрал номер мачехи Шуры.

- Ванда Станиславовна, здравствуйте, это я – Никитин Игорь, помните?

- Здравствуй, Игорь! – почти прокричала она в трубку, – Горе-то, горе какое! – Послышались всхлипывания.

- Ванда Станиславовна, примите мои соболезнования. Я привез личные вещи Виктора и хотел бы передать их вам. Могу я сделать это сегодня?

- Ах, да, конечно! В любое время, мы с Агнешкою дома. Тут вчера приезжал полковник… Забыла его фамилию…

- Коротченков, - подсказал Никитин.

- Вот, вот. Такой вежливый, предупредительный! Он сказал мне, что они сами сделают все-все, ты представляешь? Завтра обещал прислать за нами машину. Ты можешь заехать, когда тебе будет удобно.

- Хорошо, Ванда Станиславовна, я буду у вас в одиннадцать часов. Да… Еще тут ко мне обращался какой-то грузин, вчера в госпитале. Сказал, что он муж…

Ванда зашлась в таком визге, что я невольно отдернул ухо от трубки.

- Какой он, пся крев, муж! Он варнак, жулик и проходимец! Наплел бедной девочке, что режиссер, работает с самим Михалковым, что у него дом в Тбилиси и дача в Сухуми, что на съемки за границу скоро уезжает! И её с собой возьмет. Заморочил девочке голову! А сам – босяк и аферист! Пытался уговорить прописать его! Нет, ты только представь: про-пи-сать! А потом смылся, прихватив Агнешкины украшения, все, что было! Матка Боска, как она плакала!

Никитин приложил трубку к груди и поднял очи горе. Когда из трубки перестали доноситься неразборчивые проклятия вперемешку с всхлипами, он снова приложил трубку к уху и совершенно серьезно сказал:

- Напишите заявление в милицию.

- Уже написали, - было слышно, как Ванда высмаркивается. – Мерзавца ищут и, надеюсь, обязательно найдут. Он должен получить по заслугам! Так что, Игорь, если этот негодяй появится еще раз, сразу звони ноль-два!

Никитин скорчил самому себе рожу в зеркало, но вслух сказал:

- Конечно, Ванда Станиславовна. Но лучше будет, если я сам его скручу и доставлю в отделение.

Она не уловила иронии в его голосе.

- О! Это было бы просто замечательно! И ничего ему не отдавай! Мы тебя ждем, - раздались короткие гудки.

Никитин прошел в кухню и снова наполнил чайную кружку кислятиной розлива Московского межреспубликанского винзавода.

- Да, Шура, как не хочется ехать к этим твоим, так называемым, родственникам, но придется.

Никитин глотнул из кружки, и, поморщившись, выплеснул содержимое в раковину.

И поставил на плиту чайник.

Он уже закипал, когда послышался звук поворачиваемого в замке ключа. Никитин привстал.

Дверь открылась, и наступила пауза.

Потом он услышал голос своей матери:

- Кто здесь? – снова пауза.

– Игорь! Это ты?

- А кому тут еще быть, - сказал он, выходя в коридор.

Объятия, слезы, снова объятия, и снова слезы. Ему было страшно неловко принимать на себя весь этот водопад бурных эмоций, и он постарался поскорее его закончить.

- Прости, Ма, но у меня еще есть пара срочных дел в Москве, и мне сейчас некогда. Это недолго. Я вернусь, и мы обо всем поговорим. Обязательно дождись меня, хорошо?

- Погоди, только скажи: ты… насовсем? Или в отпуск?

- Увы, ма! Я всего лишь в служебной командировке. На неделю. Завтра… Завтра у меня еще одно важное дело, а потом я совершенно свободен.

Мать заволновалась.

- Ведь тебе и поесть-то тут было нечего! Холодильник совсем пустой!

- Там была целая курица. Я ее сварил и съел. Извини.

- Это ты меня прости, что укатила на дачу и ничего съестного в доме не оставила!

- Откуда же ты могла знать, что я прилечу? Я сам об этом всего два дня назад узнал. А позвонить оттуда никак нельзя.

- Все равно! Теперь, если я соберусь уезжать куда-нибудь, хоть на день, буду оставлять полный холодильник еды. Ты голодный, наверное, сынок? Я могу быстро приготовить тебе омлет. Там, - она кивнула в сторону прислоненной к стене у двери объемистой тряпичной сумки, - у меня яйца, молоко, хлеба батон. Еще колбаски взяла, «Любительской», по два двадцать. Такая очередища была! Но я отстояла, у нас в станционном магазине вообще ничего, кроме морской капусты, не бывает. Представляешь, хлеб завозят один раз в неделю, так его местные весь разбирают, по двадцать буханок, чтобы поросят кормить! Нет, ты только представь! Все члены нашего садово-огородного товарищества написали об этом безобразии в поселковый совет, а потом и в районный. Так они нам даже не ответили!

- Спасибо, Ма, но я ничего не хочу. И мне пора бежать.

- Когда ты вернешься?

- Точно не знаю, но думаю, часа через два – два с половиной.

Никитин уже собрался идти одеваться, когда Ма заметила под кухонным столом пустую стеклотару, от «Русской» и «Рислинга».

- Боже мой, Игорь! – возвысила она голос. – Неужели ты все это ВЫПИЛ?

- Да, Ма, – подтвердил он.

- Ты станешь в своей армии хроническим алкоголиком, - грустно констатировала она.

- Не волнуйся, Ма, до «хроники» мне еще далеко.

- Ты так и остался мальчишкой. Говорила я тебе: поступай в Иняз. Был бы сейчас переводчиком.Интересная работа.Посмотрел бы мир.

- Это вряд ли. Другие страны смотрят переводчики с хорошей коммунистической родословной. А я был бы как ты, Ма – учителем английского в школе. А вдалбливать до пенсии Present Continious Tense в тупые отроческие головы, как-то не по мне.А мир, Ма, я и так посмотрел уже.Прости, Ма, но мне, действительно некогда.

Подхватив коробку с магнитофоном и набросив на плечо ремень сумки, Никитин выскочил за дверь.

Автобуса 119-го маршрута, как всегда, долго не было. Искурив две сигареты, он глянул на часы и понял, что может запросто опоздать на встречу.

На его взмах рукой мгновенно скрипнул тормозами обшарпанный «Москвич».

- Куда? – приоткрыл дверцу «бомбила» кавказской наружности.

- Метро «Университет».

- Чырык!

- Однако… Черт с ним, поехали, – залез Никитин на заднее сидение.

Едва отъехав, сын гор кивнул на стоящую рядом с ним коробку с магнитофоном.

- Прадаешь?

- Нет, - коротко ответил Никитин.

- Э-э-э! Паслюшай! Прадай, да?

- Сказано тебе: нет!