– Но я не умею играть на лире и раздеру ваши уши моей какофонией, – ответил Супрамати, краснея.

– Не бойся. Вознеси душу свою на красоты божественные, отдайся вдохновению, молись, и порывы твоей души выльются в те чудесные вибрации, которые только что привели тебя в восторг.

Покорный словам наставника, Супрамати взял лиру и, углубясь в горячую молитву, возложил пальцы на струны. Все существо его тонуло в любви, вере и благоговейном стремлении к высшим обителям…

Без всякого с его стороны усилия, движимые словно высшей силой, пальцы его коснулись струн, и полились мягкие, величавые звуки, вызывая идеальной красоты образы, озаренные потоками многоцветного света. Гармония крепла, становилась все прекраснее и трогательнее. Восхищенный собственной музыкой, слушал маг и спрашивал себя: ужели его стремление к добру было действительно так сильно, что облекалось в звуки и стало доступно восприятию.

Когда замерли последние аккорды, Сиддарта обнял Супрамати и поцеловал.

– Ты видишь, сын мой, насколько уже очистилась твоя душа и стала прекрасной: не было ни одного несогласного звука, который нарушил бы очарование достигнутого мира. – Теперь ты, Дахир, возьми лиру и дай нам послушать гармоничное эхо твоей души. А потом вы услышите беспорядочную и неблагозвучную музыку, которая вызывает зло и способна убить.

Игра Дахира, как и его друга, заслужила полное одобрение иерофанта; он отвел их затем в школу музыкального искусства и, позвав одного из учеников низшего класса, приказал следовать за ними.

К удивлению Дахира и Супрамати, они вышли из пирамиды. Стояла ночь, и слабый свет луны в последней фазе окутывал бледным сумраком дикую пустыню. Кругом было пусто и безмолвно.

По указанию иерофанта ученик начал играть, и по мере того как проносились в воздухе резкие, пронзительные звуки, издали послышалось в ответ рычание и рев; потом из тьмы показались различные дикие животные: пара львов, несколько пантер, гиены, шакалы; все эти звери; видимо, раздраженные и обеспокоенные, вышли из нор, расщелин и заброшенных могил, где скрывались днем.

Глухо рыча, со взъерошенной шерстью, хлеща себя хвостом по бедрам, хищники с бешенством смотрели друг на друга фосфорически горевшими во тьме глазами. Чем резче и мощнее становились звуки инструмента, тем более росло раздражение животных. И вдруг они бросились друг на друга, терзая зубами и когтями. То был бой не на жизнь, а на смерть. Даже гиены и шакалы, обычно трусливые и лукавые, – и те обезумели, словно от бешенства.

Драка кончилась бы, наверно, многими жертвами, если бы музыка не смолкла; а затем животные, по воле мага, разошлись по своим логовищам.

– Видите, друзья мои, – заметил Сиддарта, когда они вернулись в пирамиду, – такими звуками вызывают духов зла. Люди с грубым, притуплённым слухом не слышат дьявольской музыки, которою банды демонов натравляют их один на другого; астральный же мозг слышит и чувствует неблагозвучные вибрации воздуха и им овладевает бешеное волнение.

Вибрация может быть доведена до такой степени напряжения, что сообщится земле и вызовет колебание почвы и обвалы. На шабашах пение, сопровождавшее хороводы, вызывало такие неистовства, которые роняли человека ниже животного.

Опыты, показанные мною вам, являются лишь клочком искусства магической музыки, и чем более углубимся мы в эти вопросы, тем более раскроется перед нами ряд странных и поразительных явлений.

С этого дня изучение магической гармонии стало одним из любимых занятий Супрамати и Дахира.

Не считая времени, – годы или века текли мимо – Дахир и Супрамати учились с жаром.

Настал наконец день, когда их позвали на собрание иерофантов, а старейшина таинственной общины встретил их словами:

– Друзья и братья! Закончен курс учения, который мы наметили для вас. Вы достаточно сведущи и вооружены, чтобы приступить к необходимым для вашего возвышения испытаниям. Вы отправитесь миссионерами, чтобы внести свет во тьму.

То, что я скажу Супрамати, относится и к тебе, Дахир, потому что, за небольшой разницей, миссия ваша одинакова.

Итак, Супрамати, ты пойдешь в мир, где царит полное безбожие. Несмотря на то, что человечество это, отвергшее Бога, достигло высокой внешней культуры, его нравы и законы жестоки и кровожадны. Не допуская никакого божественного начала и приписывая все творение слепым космическим силам, люди эгоизм сделали основным законом жизни.

Задача твоя тяжела, потому что трудно проповедовать вечные истины подобным существам. А между тем вера и слова твои должны вызвать переворот и нравственное возрождение.

Проповедь твоя, предупреждаю, возбудит дикую вражду; но при этом ты никогда, ни при каких обстоятельствах не должен пользоваться ни своим знанием, ни могуществом для самозащиты, или хотя бы ради облегчения своего труда.

Знание твое может служить только для облегчения чужих страданий.

Там ты будешь беден: у тебя не будет ничего, кроме приобретенной духовной силы и веры в Бога и своих руководителей; но, если ты выдержишь испытание, тебя увенчают слава и радость сознания, что в нечистом мире ты зажег очаг священного огня любви к Богу.

Помни, борьба предстоит тяжелая и мучительная; безобразие человеческое обрушится на тебя во всей мерзости; за все данное людям добро ты пожнешь ненависть и страдание; а между тем с высоты своего духовного развития и ясновидения мага ты должен жалеть, любить эти существа, которые еще пресмыкаются у подножия лестницы совершенства, а не осуждать их, снисходя к ним, как ученый к невежде.

Обыкновенный человек борется тем же оружием: за вражду платит враждой, за рану – раной; ведь толпа – слепа, и в ней бушуют и борются семь плотских начал, которые она прозвала семью смертными грехами. И тот, кто победил эти грехи, будет вооружен семью главными добродетелями и должен сеять одну любовь, платить светом за тьму, добром за обиду.

Теперь, дети мои, скажите: чувствуете ли вы себя достаточно сильными, чтобы приступить к испытанию, победить все человеческие слабости и добровольно взять на себя ответственность за эту трудную, хотя славную миссию со всеми возможными, даже тяжелыми случайностями. Отвечайте искренно и помните, что вы – свободны; мы только предлагаем вам испытание, но не налагаем его.

Супрамати и Дахир слушали, бледные и смущенные: все остававшееся в них обыкновенного человеческого содрогалось от болезненно-жуткого чувства чистого человека, обязанного вступить в клоаку зла.

Почти невольно поднял Супрамати затуманенный взор на иерофанта, белоснежная одежда которого была точно усеяна алмазной пылью и из-под клафта исходили лучи света – символы победы на поле духовной битвы; большие и лучистые глаза ученого смотрели на него проникновенно и строго.

И он инстинктивно чувствовал, что наступила важная минута перед последним шагом, который совлечет с него заурядного человека, освободит от рабства плоти, чтобы сделать учителем света и существом действительно высшим.

Вдруг широкое сияние окружило его голову, луч веры и воли сверкнул в глазах, и, протягивая руки к иерофанту, он воскликнул:

– Ученик будет достоин своих дорогих учителей. С радостью и доверием принимаю я испытание, потому что для души, освободившейся от невежества и бремени плоти, не должно существовать препятствий. Разве не победил я уже материю, не угасил страсти, не поборол дракона сомнения? Могу ли я после того бояться спускаться по лестнице вниз, когда, благодаря вашим урокам и поддержке, поднялся на много ступеней ее? Приказывай, учитель, когда должен я начать свое испытание!

– А ты, Дахир? – спросил иерофант, добродушно улыбаясь.

– Учитель, душа моя вторила каждому слову Супрамати; как и он, я готов принять испытание, и надеюсь, что не ослабею, выполняя священный, данный мне руководителями наказ провозглашать величие Создателя.

В этот миг зала наполнилась серебристым паром; в воздухе могучими волнами разнеслась нежная, как пение сфер, музыка, и около кресла иерофанта появилась высокая фигура Эбрамара; лицо его сияло радостью.