— Родитель тринадцать? — ошарашенно повторил я себе под нос.

Да это в школе у них, поснимаешь, последнее время учат так в семье к родителям обращаться. Из-за гендерного равенства и толерантности в современном обществе… — начал тут же разливаться соловьем под черепушкой Каспер.

— Тринадцать? — перебил его я. — Что значит: родитель тринадцать?

— Сача, ну ты то хоть не начинай! — шепнула на ухо мне подбежавшая Кати. — Мы ж с тобой не раз уже это обсуждали. И ты сам сказал: что вопрос закрыт.

Так не я это, а он! — возразил на ее упреки Каспер.

— Дурдом какой-то, — покачал я головой.

— И не говори, — охотно поддакнула девушка и, подхватив меня под локоть, потащила следом за отцом с сыном, уже зашагавшими вдоль дома к соседнему подъезду. — Только пошли, пожалуйста, уже домой, дорогой, а то тут пахнет невкусно.

Только после ее слов я вновь ощутил вонь окружающей помойки, в которую насквозь цивилизованные и толерантные парижане превратили некогда вполне симпатичный и даже уютный дворик, притупленную после приветственной дядькиной плюхи мощным выбросом в кровь адреналина. И, разумеется, позволил отвести себя домой.

Глава 12

Там с этим длинным списком пронумерованных родителей история дурацкая получилась. Раньше, еще до появления няни Поли, малыша Жюля из школы забирала мадам Рози — это матушка Кати, то бишь бабушка самого Жюля. И эта вполне адекватная, в принципе, дама — она, понимаешь, любительница крепкого алкоголя. Порой мадам Рози чересчур увлекается этим своим пагубным пристрастием. Как-то раз, примерно полгода назад, перебрав с выпивкой, мадам Рози разоткровенничалась с малышом Жюлем, поведав ему без утайки обо всех-всех любовных увлечениях своей дочери — его мамы, — неожиданно разоткровенничался со мной пока шли к подъезду Каспер. А поскольку пресечь этот его словесный поток я не мог из-за присутствия сбоку Кати (игриво жмущейся грудью на ходу к моему локтю), пришлось дослушивать «сказку» соседа по телу до конца.

И мало того, что рассказала, – продолжал вещать Каспер, — пьяная Рози еще и продемонстрировала малышу подборку фоток со своего телефона, где были запечатлены друг за дружкой все сожители его матери, то есть Кати. Начиная с дяди Франца и до… Хотя, нет, мы с Кати тогда еще не съехались, и моей фотографии в телефоне Рози о ту пору быть не могло… Ну, в общем, не суть. Прикол в том, что малыш Жюль впитал бабкину историю, как влагу губка, и, запечатлев в памяти все показанные образы маминых мужчин, четко ранжировал их по очередности связи с Кати. А поскольку аккурат в это время им в школе стали затирать: по гендерное равенство полов, и толерантное обращение к родителям по порядковым номерам, вместо старомодных «мама» и «папа»; малыш Жюль широким мазком решил ввести в свою максимально толерантную семью, кроме родной матери (в его градации родителя один), до кучи и всех прочих приключившихся в его жизни «пап». Так появились: родитель два — Франц, родитель три — Анри — это смешливый такой парень с Северного вокзала… Впрочем, неважно, ты все равно его и последующих не знаешь. Кроме Пауля, разумеется, который, к слову у Жюля родитель одиннадцать. Ну, а если доведется пересечься в будущем с кем-то еще из списка Жюля, разумеется, я подскажу… И это, ты Кати не осуждай, пожалуйста, за легкомыслие. То, что мы с тобой, бро, под тринадцатым номером в перечне родителей Жюля, вовсе не говорит о том, что его мать проститутка… — я невольно хмыкнул на этих словах Каспера, потому как аккурат в этот момент наткнулся взглядом на жирную надпись под самым потолком исписанной граффити лифтовой кабины (в которой мы вчетвером к тому времени уже поднимались наверх). Намалеванная фиолетовым маркером надпись утверждала совершенно противоположное. Надпись под потолком кратко и лаконично гласила «Кати — блядь».

— Ты чего, дорогой? — чутко отреагировала на мой хмык по-прежнему жмущаяся к локтю подруга.

— Ничего. Просто задумался, — отмазался я.

…Кати хорошая, заботливая, добрая и верная, — продолжал меж тем нести пургу влюбленный кретин. — И ты очень скоро сам в этом, непременно, убедишься. Пока же просто поверь мне на слово: Кати — это просто замечательный человек!

К счастью, забравшийся с черепашьей скоростью на нужный нам четырнадцатый этаж лифт наконец остановился. Мы дружно перекочевали из тесноты кабины на широкую коридорную площадку, и отмалчивающийся в лифте народ тут же охотно разговорился. Балаболу под черепушкой стало интересно послушать близких, и он, слава яйцам, заткнулся.

— Ну, Франц, ты же обещал! — в продолжение прерванного поездкой вверх разговора, первым заканючил малыш Жюль. — Четырнадцать — тоже крашовая оценка!

— Не-не-не, парень, так не пойдет! — тут же горячо заспорил с сынишкой «родитель два», звероватый, орангутанговый вид которого сейчас практически сошла на нет, изрядно скрашенная вполне симпатичной и добродушной улыбкой. — Уговор меж нами был на пятнадцать и выше. Лишь это, в моем понимании, достойные балы за пропись по Французскому языку. А четырнадцать — это, как ни крути, достаточно посредственная оценка.

— Ну, Фра-анц!.. — не сдавался малец.

— Уговор дороже денег! — развел руками хихикающий громила.

— Эй, да хорош уже парня троллить, — подключилась к диалогу Кати. — Норм и четырнадцать. Подумаешь, бал один до уговора не дотянул. Жюль, что там тебе этот сквалыга обещал?

— Кати, не лезь. Это наши с сыном дела, — возмутился Франц.

— Новый диск с «Пещерниками», — охотно сдал секрет ушлый малец.

— Прекрасно. Раз папа Франц включил заднюю, его тебе купит папа Сача, — ловко разрулила ситуацию мать, вставляя ключ в замочную скважину широкой металлической двери, возле которой мы все дружно остановились.

— Правда? — обернулся ко мне сияющий до ушей Жюль.

— Да откуда у этого голодранца деньги тебе на игрушку, — опередив мой ответ, поспешил вклиниться между нами «родитель два». — Сам я тебе, сын, куплю обещанный диск. Четырнадцать баллов, конечно, не пятнадцать. Но мама права, это рядом… Ты не плохо поработал, Жюль, и будешь за это вознагражден. Пошли вместе заказывать этот твой диск.

— Спасибо, Франц! — в порыве восторга пацан прижался к ноге здоровяка и попытался его обнять. Однако объемный живот родителя два оказался чересчур широким для рук восьмилетнего мальчишки.

Но отец вовремя подсуетился и легко, как пушинку, закинул сына на руки. После чего Жюль смог его нормально обнять за шею. И под счастливый обоюдный смех эта парочка, первой ворвавшись в распахнутую дверь, тут же сбежала из прихожей, скрывшись за дверью комнаты малыша Жюля.

— Не обращай внимание, — Кати беспечно махнула рукой в сторону сбежавших отца с сыном и, захлопнув за нами входную дверь, потащила меня из прихожей в противоположную сторону.

Через несколько шагов мы оказались в уютной ванной/уборной, с выложенными светлой плиткой стенами, достаточно просторной душевой кабинкой в одном из углов, раковиной, унитазом и даже биде. Распахнув подвесной с шкафчик (как тут же выяснилось, с различными медикаментами на полках), Кати вытащила сперва какую-то широкую склянку с прозрачной, воняющей спиртом мазью. Черпанув оттуда пальцами правой руки немного мази, она аккуратно приподняла второй рукой мой шейный платок и умелыми движениями стала ловко втирать прозрачную слизистую субстанцию в болючую синюшную борозду на шее. Обработав круговой синяк со всех сторон (процедура, к слову, реально снижала боль на травмированных участках), она нанесла еще слой мази на почти отвалившуюся болячку плечевого «прокола». И, сменив склянку с мазилкой на пузатый пластиковый пузырек с перекисью, занялась уже моими безобразно сбитыми за день костяшками. Поместив обе руки над раковиной, Кати щедро окатила содранные до крови костяшки живительной струей, запузырившейся тут же на поврежденных участках кожи. Обеззаразив таким образом ранки, девушка залепила мои костяшки бактерицидным пластырем и, заставив несколько раз сжать пальцы в кулаки, убедилась, что наложенная защита держится на руках вполне крепко.