– Верующие люди всегда немного странные, – пожала она плечами.

Аня любит показать, что знает о жизни больше меня. Брат Толика ушёл, а Толик так и остался на табуретке. Он смотрел в небо и о чём-то думал.

Я не выдержала и подошла к нему.

– Зачем ты позволяешь этой противной тётке говорить гадости про твоего папу-священника? – возмутилась я.

– Гадости? – изумился Толик. – Наоборот, она задаёт вопросы о Боге, а я стараюсь рассказать ей всё, что знаю.

– Но она издевается!

– Правда? Я не заметил.

– Ну что, она молиться начала после разговоров с тобой? Или в церковь ходить? Она поклоняется только Еде.

– Каждый человек сам должен решить, когда ему прийти к Богу, – ответил Толик. – Бог каждому даёт знак. А мне ответить на вопросы несложно.

Как-то раз сын-«Агуша» и его мамаша исчезли на полдня. Потом вернулись. Оба плакали.

– МРТ сделали, – еле выговорила мама «Агуши», – очень плохое. Опять на операцию. Опять на химию.

Они ничего не ели до вечера, будто забыли про свои крекеры. Вечером пришёл Толик. Сел рядом с мамой «Агуши» и тихо спросил, точнее, сказал:

– Я попрошу папу, чтобы он за вас помолился.

– За нас? – испугалась мама «Агуши». – А ты разве не сердишься? Я тебе столько про отца наговорила. Только сейчас поняла.

– Ничего, – кивнул Толик, – это не вы, это искушали вас. Не переживайте, я не в обиде. А папка самое главное сделал – отмолил меня у Бога.

Через неделю его выписывают. Жучок говорит – по картине Толика одно удовольствие ползать. Так и слышишь плеск воды, шуршание листьев да вскрики караванных птиц.

Медсестра Тося вывалила на тележку последнюю порцию творожков и повернулась к нам с мамой:

– Идите в палату. Завтрак разношу.

– Нет, нет, – вздрогнула мама, – я сейчас не могу. Я голову мыть буду.

– Всё утро в обнимку с шампунем? – улыбнулась Тося.

Мама несмело улыбнулась, прижала к груди полотенце и кивнула.

– За кем занимала?

– За Катей из пятой.

– Можешь не успеть, – сказала Тося и с трудом покатила по коридору тележку.

– Я ведь успею? – спросила у меня мама.

Я пожала плечами. Щёлкнула дверь, вышла тётя Катя. Она вытирала на ходу короткие кудрявые волосы. От неё пахло ландышем. Тётя Катя улыбалась, будто вышла не из ванной, а из волшебной страны.

Мама обменялась с ней улыбками и шагнула к двери.

– Обход! – раздался грозный окрик сзади, и маму оттеснила от двери могучая старшая сестра. Она ловко вставила крепкими пальцами ключ в замок ванной и провернула его два раза.

– А как же… – начала мама.

– По палатам! Обход начинается!

– Пойдём…

Я потянула маму за руку, и вдруг на мою руку упала капля. И еще одна.

– Ты чего? Из-за головы? Из-за пустяка так расстраиваться?

– Я… Так хочется себя человеком почувствовать.

Мама прижала к груди полотенце, как грудничка, и побрела в палату. Я посмотрела ей вслед и вдруг ощутила на плече знакомое покалывание.

– Иди за ней, пожалей, – посоветовал Выдуманный Жучок с моего плеча.

– Не буду. Мама и так должна быть сильной.

– Она была сильной перед твоей операцией. А сейчас устала. Ей надо где-то взять сил.

– Я не буду тратить жалость на ерунду, – возмутилась я. – Показать, кому действительно нужны силы и поддержка?

С Жучком на плече я решительно направляюсь к Ане в интенсивку.

– Привет, – радуется мне Аня, – там завтрак ещё не начали разносить?

– Ты хочешь есть?

– Хоть какое-то развлечение.

– Там обход уже начали.

Я усаживаюсь к Ане на кровать и смотрю на её соседей. Их двое: Максим, толстый лысый первоклассник, который целыми днями лежит под капельницей в обнимку с компьютерной игрой, и Саня.

Саня тяжело болен. Ему всего три года. Он тоже прикручен к капельнице, но постоянно спит. Наверное, потому, что в капельницу добавляют димедрол. Малыши спят от него сутками. Вокруг Сани – ни одной игрушки или книжки. Только лекарства.

Санина мама сидит на стульчике и читает. Они – самая тихая пара в отделении. У Саниной мамы – на голове пучок, на носу – круглые очки, а в них – внимательные круглые глаза.

– Вот видишь, – шепчу я Жучку, – ей намного тяжелее, чем моей маме. У её сына рак. А она никогда не плачет. Наоборот, всегда расспрашивает меня про школу, про друзей. А мама никогда не спросит. И вообще, это нечестно. Мамы должны поддерживать своих детей, а не наоборот.

– Просто есть семьи… – начинает Жучок.

– Завтрак! – объявляет Тося. – Быстрее разбирайте творожки, к вам обход идёт.

– Убил! – радуется Максим, кого-то прикончив в компьютерной игре. – Тёть Тось, а творожки с чем?

– С абрикосами, лапонька.

– Тётя Таня, можно я ваш возьму? – обращается Максим к Саниной маме.

Она отрывается от книги и кивает. Встаёт, берёт у Тоси молочную смесь в картонной коробочке.

– А как же Саня? – возмущённо шепчу я Ане.

Она молча кивает на Санину маму. Та вскрывает смесь, берёт один из проводков, прикреплённых к Сане, набирает смесь в шприц и вдувает её в проводок.

До меня доходит какая-то страшная правда.

– Он… Он что, вообще не просыпается?

– У него метастазы уже пошли, – спокойно, не поворачиваясь, объясняет мне Санина мама.

Я смотрю на Аню. Она нервно сглатывает. Берётся за вязание. Спицы дрожат, постукивая друг о друга.

– Убил! – снова радуется толстяк Максим.

Он не глядя вскрывает творожок. У меня к горлу подкатывает тошнота. Мне хочется схватить проклятый творожок, ударить о стену сначала его, а потом игру Максима. Как можно быть таким толстокожим?!

Я вылетаю из интенсивки.

На моей постели, сгорбившись и поджав ноги, как сестрица Алёнушка, сидит мама.

– Ты! – кричу я ей. – Ты размазня!

Жучок падает с моего плеча на тумбочку. Мама смотрит в кружку. На поверхности чая – разноцветные разводы, как на лужице бензина.

– Ты! Ты! Ты ревёшь из-за того, что голову не помыла! А там! Там умирает…

Я зажмуриваюсь. Потом открываю глаза и вижу: мама ставит кружку на тумбочку, прямо на Жучка.

Я бросаюсь вперёд и сбрасываю кружку на пол. Брямс! Ровно два осколка – кружка и её ручка. Жучка на тумбочке нет.

– Я тебя ненавижу, – выдавливаю я и убегаю в коридор.

Я сижу там целый день.

– Ты чего разбушевалась? – удивляется Жучок, неожиданно появившись на моём колене. – Я же спрятаться успел за тумбочку.

Впервые в жизни я ему не отвечаю. Я его не слышу. Я никого не слышу: ни Тосю с тележкой, на которой возвышается обед, ни воплей из «перевязочной».

Ближе к вечеру из интенсивки вылезает Максим – пройтись. Как всегда – в обнимку с игрой. Он обходит три раза каталку и два раза – кресло. Потом присаживается рядом со мной и погружается в компьютерную игру. На экране рыцарь скачет по этажам средневекового замка.

– Жалко, что я живу в жизни, – вдруг вздыхает Максим, – а не в компьютерной игре.

Я молча беру у него игру. Встаю и подхожу к окну. Сейчас открою и швырну… Открою и швырну, чтобы он понял: по крайней мере, он живёт. У него нет метастазов.

– Посмотрела? – нетерпеливо спрашивает Максим. – Давай обратно, там на время.

Я возвращаю игру и иду в палату. Мама спит, повернувшись к стенке. Я заворачиваюсь в своё одеяло и ложусь лицом к проходу. Кровать узкая, подростковая, но я умудряюсь повиснуть на самом краешке, чтобы между нашими спинами оставалось расстояние.

Сплю я урывками. У меня новый сосед, у него плохо с головой. В смысле он немного «ку-ку». Всю ночь гудит, прижав к губам ночной горшок. «Бу-бу-бу…»

Я ворочаюсь, забыв о расстоянии между мной и мамой. Я думаю: невозможно, чтобы Саня умер. Бог не может такого допустить. Дети умирают, но только случайно – на войне. Не от болезни. Ну хорошо, и от болезни тоже. Это те, про кого пишут в газетах, в интернете. А не в жизни. Не в моей жизни.

«Бу-бу-бу…»

Часов в пять я не выдерживаю. Заворачиваюсь в одеяло и ползу в коридор. Лягу там на пол. Ну и что, что простужусь. Зато там нет ни расстояния до маминой спины, ни завывания эмалированного горшка.