— Значит, неважно, будет считаться он вашим сыном или даже лучше, если не будет считаться.

— Как это?

— А так: торговцу нет ходу, и надо сделать так, что­бы он не был сыном торговца... Надо, чтобы он порвал с отцом всякие отношения, чтобы отрекся от отца, понимаете?

— Что вы, что вы?

— Это надо обязательно. Отречение от отца необходи­мо для людей, для них, а на самом деле никакого отрече­ния не будет. Надо, чтобы сын ваш исподволь начал говорить об этом с комсомольцами, потом пускай сходит и поговорит с секретарем партийной ячейки. Надо, чтобы после этого он ушел от вас, чтобы где-нибудь на собрании сказал об этом... Вам как родителю это, конечно, обидно бу­дет, но главное не в этом... Если все поверят, тогда дело будет сделано... Вот мой совет.

Учитель откинулся на спинку стула и смотрел на Сер­гея Антоновича. Тот довольно улыбнулся.

— Вы очень оригинально придумали и удачно. Это в моде сейчас рвать с родителями, такой век. Отречение от всего старого... от отца, матери... Я согласен. Я весьма благодарен.

Сергей Антонович поднялся со стула и крепко пожал руку учителю.

— Весьма благодарен. Я сделаю так, как вы совету­ете...

* * *

В партячейку техникума два раза приходила из ГПУ секретная бумажка.

«По имеющимся в ГПУ сведениям в вашем техникуме обучается сын бывшего помещика, активного врага совет­ской власти и сам бывший служащий белопольской армии, некто Миронов Захар Семенович...»

ГПУ просило сообщить, действительно ли есть такой в техникуме. Два раза секретарь партячейки просматри­вал общий список студентов техникума и оба раза Миро­нова в списках не нашел.

Прибыл третий запрос. На этот раз секретарь парт­ячейки пригласил представителей всех курсов и вместе начали искать Миронова в курсовых списках студентов. Просмотрели.

— Нету! Кто его знает, хлопцы, что это такое?

— Нет, так нет, чего они хотят. Хоть возьми и роди им Миронова.

— А как его имя-отчество? — спросил кто-то.

— Миронов Захар Семенович.

— Давай проверим все фамилии, имя-отчество. Давай!

Начали читать. Через минуту секретарь ячейки, про­верявший общий список в книге, хлопнул но списку рукой.

— Есть, брат! Ну и хитро. Смотрите...

В списке за фамилией Плащаницкий стояло тире и за ним другая фамилия Миронов и дальше Захар Семе­нович.

Все остолбенели. Плащаницкого они все хорошо знали, но в техникуме он никогда не называл себя двойной фамилией, нигде не писал этой двойной фамилии, и все знали его как Плащаницкого. и только так и называли его.

В тот же день Плащаницкого позвали в профком и по­требовали его документы. Во всех документах была запи­сана только одна фамилия. Но в удостоверении сельсове­та, приложенном к анкете при поступлении в техникум, перед фамилией Миронова стояла фамилия Плащаницкий. Было понятно, что эта фамилия явилась позже и поне­многу выталкивала и стирала с документов ту, которая была небезопасной.

Через два дня состоялось собрание. Студенческий коллектив был возмущен делом Миронова, и во время собра­ния зал был переполнен.

На собрании долго говорили о самом факте утаивания Мироновым своего прошлого и своей фамилии в связи с этим; требовали его исключения из техникума и пере­дачи дела прокурору. Один из выступающих стремился оправдать Миронова несознательностью и тем, что он, напуганный возможностью привлечения к ответственно­сти, только по причине несознательности делал это. Опра­вдывал и тем, что Миронов уже на третьем курсе, и его не надо исключать.

Сам Миронов перед этим выступал и оправдывался, признавал свой большой проступок. Зал волновался. Вы­ступил еще и Алесь.

— Дело Миронова,— говорил он,— должно научить нас многому. Активный враг три года обучался в нашем заведении, на наши средства. Мы три года жили рядом и ничего не знали. Больше. Два товарища дали уже ему рекомендацию для вступления в партию, не зная, кто он, даже не поинтересовавшись им. У нас не хватает бдительности, чтобы узнать своего классового врага. Это потому, что мы не воспитываем у себя чувства ненависти к врагам. А факт оправдания Миронова со стороны вы­ступавшего здесь товарища! Что это значит, когда наш враг, в недавнем прошлом сражавшийся с нами, оправ­дывается лишь на том основании, что он несознательный, что это давно было, что он уже на последнем курсе? Что это? А это значит, что мы слишком успокоились за время учебы, от жизни оторвались, забыли о борьбе, стали из­лишними гуманистами и жалеем врага, вместо того чтобы ненавидеть его всем существом своим, так, как ненавидит он нас. Надо воспитывать в себе чувство классовой нена­висти, тогда не будет дел вроде дела Миронова.

Зал слушал и аплодисментами реагировал на эти слова.

За Алесем выступило еще несколько студентов. Они соглашались с мнением Алеся и дополняли его своими мыслями.

— ...Ты почитай их книжки,— говорил один выступа­ющий,— как они пишут о нас, наши враги. В них каждая строка дышит бешеной ненавистью к нам, а мы еще не умеем так, мы слишком гуманисты. Вы увидели бы, что он с нами сделал бы, если б мы попали к нему в руки. Я уверен, что он не вспомнил бы тогда ни дружбы и ни­чего...

Дружным голосованием Миронов был исключен из тех­никума. Дело его было передано прокурору.

Через два дня в этом же зале состоялось открытое собрание комсомольской ячейки. Утверждали план работы на последнюю четверть учебного года. Потом стоял вопрос приема в комсомол студента Кисляка.

— ...Янка Сергеевич,— читал секретарь анкету.— Год рождения 1907. Социальное положение — иной. Чем за­нимались родители до революции? — Торговля. После ре­волюции? — Тоже торгуют...

В зале поднялся шум. Десятки людей хотели что-то сказать, задавать вопросы. Кто-то бросил реплику:

— А еще в комсомол лезет...

Секретарь видел волнение в зале, поднял руку вверх, чтобы зал замолчал, и поспешил заявить:

— ...Бюро решило принять Кисляка в комсомол...

Зал зашумел еще больше. Послышались выкрики. Но секретарь продолжал:

— ...Товарищ, правда, происхождением из семьи тор­говца...

— То-то и есть! — закричали из зала.— Вопросы есть!..

— ...Но надо смотреть не только поверхностно, в ка­кой семье родился товарищ, от кого он, так сказать, ро­дился, а...

По залу прошел хохот.

— ...А кто он сам такой, какой он сам товарищ, дока­зал ли он своей работой, своим поведением, что достоин быть комсомольцем. Вот что...

— Не агитируй! Агитированные уже!..— кричали из зала.

— Ближе к делу!

— ...Вот что...

Секретарь помолчал минуту и покачал головой, глядя в зал. В зале стало тише, и он продолжал.

— ...А товарищ Кисляк доказал это...

Зал умолк.

— Он, несмотря на то, что отец его торговец, что с отцом мог бы хорошо жить, пошел к нам, порвал с ро­дителями.

Секретарь замолчал. Зал еще мгновение молчал, словно не знал, какой вывод сделать после слов секретаря, а потом прорвались легкие хлопки, и одновременно не­сколько голосов крикнуло:

— Тише!

— Дай вопросы!..

— Где он сам?

— Вопросы!

— Давай его!

Через зал к сцене прошел молодой подвижной хлопец и остановился. Студенты заговорили между собой. Секре­тарь успокоил комсомольцев.

— Кто имеет вопросы? Задавайте... Только тише!

Посыпались вопросы.

— Где живут родители?

— Как давно порвал с родителями, до техникума или после?

— Какую активную работу вел у себя в селе?

— Кто тебя знает из партийцев?

— Подробно пусть ответит!..

Кисляк поднялся на сцену и начал отвечать па во­просы.

Он волновался, поминутно поднимал ко лбу руку и приглаживал чернявые волосы.

— ...А сейчас,— говорил он,— я лучше подробно про все расскажу. Мои родители торговцы. Торговал отец и в старое время, и торгует теперь, целый магазин имеет. Я закончил семилетку. В школе я был пионером. Выпол­нял, насколько мог, активную пионерскую работу и об­щественную работу у себя в районе... Тогда я еще жил с родителями. Я был еще ребенком, несознательным совсем. Потом начал думать о том, как быть? Я долго проверял себя. Я мог бы быть таким же торговцем, как отец, но я пришел к единственному выводу, что мне с отцом не по пути, что мое место не в магазине, что у ме­ня с родителями разные пути. Порвал с родителями два с половиною года тому назад, и после этого, через некоторое время меня районо направило в техникум. Сам я хотел пойти куда-нибудь на работу, но это было невозможно... Меня хорошо знает товарищ Пипиков, партиец, пусть он скажет, как я относился к родителям...